Зима в раю

– La se~nora не понравился мой bel'en? – вопросил Рафаэль и обратился ко мне в надежде получить толкование слез, побежавших по щекам Элли. Hombre, он сделал этот bel'en собственными руками, воскликнул он с обидой. S'i – много лет назад! Bueno, может, он и не стоил бессчетных миллионов, как огромный, усыпанный драгоценными камнями и покрытый шелками bel'en во дворце Паласио-Марч в Пальме, и, может быть, его Jes'us, Maria y Jos'e

получились не так аккуратно и красиво, как те пластиковые, купленные в магазине фигуры, которые теперь все ставят на свои шикарные belenes, но зато его маленький bel'en уникален, это – часть самого Рафаэля. Почему? Madre de Dios, а чья слюна, по нашему мнению, была использована, чтобы прикрепить эти шишки к горам? Cuarenta putas!

Какое именно отношение имела к рождественской сцене его последняя фраза, буквально означающая «сорок проституток», я не знал; но спрашивать не собирался. Рафаэля увлекла его горячая речь, поэтому мне оставалось только принять успокоительный глоток джина, пока он продолжал свою тираду. Предложенный мной стакан того же напитка был отметен взмахом мозолистой руки.

– C'orcholi![260] – гневно произнес наш невысокий сосед и нахлобучил кепку на макушку. Его голос возвысился до пронзительного воя. – Этот bel'en

не просто e’pethial[261], он священный, это продукт моей души!

Я как мог перевел это все Элли и сыновьям, когда Рафаэль сделал точно рассчитанную по времени артистическую паузу. Сам он в это время гримасничал и трясся от усилий сдержать свой неистовый характер.

– Ah s'i, для моего перворожденного сына, – продолжил он наконец, видимо слегка успокоившись и настроившись на более задумчивый лад. – Я сделал этот bel'en для моего первенца… для маленького Рафаэлито. – Он опустил глаза, громко шмыгнул носом и с драматичным хлюпающим звуком провел над губами ладонью.

Я посмотрел на Элли и по ее покрасневшим глазам и дрожащему подбородку понял, что суть этого в высшей степени эмоционального представления она уловила.

– Rafaelito, oh mi Rafaelito, – захныкал старик и сделал паузу, чтобы перекреститься нетвердой рукой. – S'i, se~nora

, – продолжал он, подняв увлажненные глаза на Элли, которая теперь кусала губы и изо всех сил старалась не расплакаться в голос. – S'i, мой маленький Рафаэлито тоже родился в этот день, и я сделал этот bel'en для него… много-много лет назад. – Старый крестьянин прерывисто вздохнул, подбородок упал ему на грудь, и крупная слеза выползла из-под козырька кепки и плюхнулась на каменную плитку пола. – Сегодня день рождения моего Rafaelito. Ah s'i, amigos, – сегодня ему… ему было бы… – Но продолжать Рафаэль не мог. Он опустил голову, его поникшие плечи вскинулись, и он поднял руки к глазам, когда его старое хрупкое тело стали сотрясать немые всхлипы.

Элли колебалась всего секунду, прижимая к губам пальцы. Затем, не в силах больше сдерживаться, она бросилась к Рафаэлю с рыданиями и по-матерински обняла.

– Ну же, ну же, – приговаривала она, похлопывая его по вельветовой кепке и поглаживая по спине, как ребенка. – Ваш bel'en – самый красивый из всех, которые я видела, и мы будем дорожить им всегда – я обещаю.

– Grathia’, se~nora. Oh, mucha’ grathia[262], – замурлыкал Рафаэль, не имея малейшего понятия о том, что ему говорит Элли, но тем не менее прижимаясь к ней. S'i

, это два наших сына напомнили ему о Рафаэлито, когда они собирали с ним апельсины, объяснил старик. – Такие хорошие muchachos – совсем как его Рафаэлито, когда… но difteria[263]… – Он прочистил нос, с шумом втянув в себя воздух, проглотил то, что выдул, потом продолжил: – И вот почему я хочу подарить вам bel'en, который сделал для Рафа… Рафа… oh, mi Rafaelito-o-o!

Спазм дрожи потряс тело Рафаэля, его колени задрожали, и он заревел, как ребенок – хотя его вопли значительно заглушались грудью Элли, которая оказалась как раз на уровне лица нашего скорбного пастуха. Одной рукой он хватался за этот изобильный источник ласки и покоя, словно коала, висящая на дереве, в то время как вторая его рука с лихвой возвращала Элли поглаживания по спине.

Этот трогательный акт обоюдного утешения и благодарения длился под аккомпанемент взаимного бормотания, пока Элли не решила (и, возможно, не без оснований), что гладящая ее спину рука Рафаэля оказалась в опасной близости от зоны, в которой обычно совершается хватание за попу. Тогда природная сострадательность моей жены мгновенно сменилась непримиримостью, и она в ту же секунду выбралась из рыскающих лап Рафаэля, издав шокированный смешок и негодующий вопль:

– АХ ТЫ, СТАРЫЙ ГРЯЗНЫЙ ИЗВРАЩЕНЕЦ!