Зимняя бухта

Я был еще так мал, что неумел сам открыть входную дверь. Мы были в гостях у одной маминой подруги. «Обожаю таких сморчков! — воскликнула подруга, посадила меня к себе на колени и расцеловала в лоб и щеки. — Обожаю!» Я стал выворачиваться. «Не любит, когда целуются!» — рассмеялась подруга. И я положил руку ей на грудь. Грудь была большая, теплая; стояло лето, подруга вспотела. «Ты только погляди на него!» — воскликнула она.

«Убери руку с груди Верит!» — велела мама. Но я не убрал. «Что же из него вырастет?» — сказала Верит и спустила меня на пол.

Братья и сестры! Что есть любовь?

В метро я так замерз, что достал из пакета свитер.

Когда я вышел на «Аспудцен», на улице уже стемнело, с Мэларена дул ветер, и я подумал, что пару минут назад в Бромме, он касался щеки Элисабет.

Бабушка испекла булочки. На кухне был жарко, духовка открыта. Бабушка вязала, сдвинув очки на кончик носа.

— Ну что, не ужился дома?

Я взял булочку, налил себе сока.

— Дело в Навознике, — объяснил я. — Не выношу его.

Бабушка кивнула.

— Если ты собираешься жить здесь, забудь о своих выходках. — Она поднесла вязание к лампе, прищурилась, рассматривая ряды.

— Не будет никаких выходок, — пообещал я и взял еще булочку.

— Не мни бумагу, на ней можно еще раз испечь. Как тебе в новой школе?

— Неплохо. Можно еще булочку?

— Бери.

Бабушка склонилась над вязанием, наморщила лоб. Глаза за стеклами очков казались увеличенными.

— Выйдет из тебя актер?

— Не знаю.

— Ну а чем вы там занимаетесь? Что делаете на уроках?

— Всякое такое. Многое завязано на телесности. Надо уметь управляться с телом, владеть сценой, знать, где находятся другие, анализировать пьесу, тренировать голос. А можно еще булочку?

— Надо же, какие школы теперь бывают. — Бабушка вздохнула. — В моей молодости о таких и мечтать было нельзя. Их просто не было.

Она пристально посмотрела на меня сквозь очки.

— У тебя глаза блестят. И вид нездоровый.

— Я немножко замерз. Наверное, сегодня лягу пораньше.

— Ложись. Я постелила чистое белье.

— Я тогда говорил, что мы со Смурфом спасли девочку. Это правда. Их фамилия Асплунд, они живут в Бромме. Можешь позвонить им, спроси Франка или Анну. Спроси, правда ли двое мальчиков спасли их дочку Патрицию.

— Я верю тебе, — сказала бабушка, не поднимая глаз от вязания. — Иди ложись. По-моему, у тебя температура.

— Но я хочу, чтобы ты позвонила и спросила. Я не хочу, чтобы ты думала, что я такое выдумал. Ей десять лет, я вытащил ее из воды возле Сульвиксбадет.

— Я верю, Йон-Йон, верю. Иди ложись. Во сколько тебе завтра вставать?

— Без пятнадцати шесть.

— Я разбужу тебя, если ты проспишь.

— Я только позвоню. Можно позвонить? спросил я.

— Звони.

Я унес телефон к себе. Мерз так, что зубы стучали. Я закрыл дверь, лег и набрал номер Элисабет. Она ответила.

— Это я, — сказал я, клацая зубами, — Йон-Йон… Элисабет положила трубку.

Я поставил телефон на пол, выкопал из пакета «Неизвестного солдата», разделся, свернулся под одеялом и заснул.

Я иду следом за Элисабет — в дом. Она голая, одежду волочит по земле. Но в доме я ее теряю. Кричу, она не отзывается. Поднимаюсь на второй этаж. Из комнаты Фредрика доносятся громкие стоны. Стеклянная дверь не открывается, но я вижу их — Элисабет и Навозника — на кровати Фредрика. Элисабет с бейсбольной битой в руках лежит под Навозником, одетым только в шейный платок табачного цвета. Я слышу смех Элисабет. прижимаю нос к стеклу. Элисабет замечает меня, указывает пальцем. Навозник оборачивается, берет у нее биту и направляется ко мне. Я не могу двинуться с места. Размахнувшись, Навозник бьет по стеклу там, где только что была моя голова.

«Сейчас я умру», — догадываюсь я.

Кто-то у меня за спиной произносит: «Это всего лишь отвертка». Наверное, мама. И я чувствую, как отвертка втыкается мне между лопаток.

— Надо перестелить постель. Ты весь мокрый.

Я посмотрел на часы. Без четверти семь. Я замерз так, что меня била дрожь. Бабушка принесла свой халат — розовый, из тонкой махровой ткани.

— Надень вот это, — сказала она. Я сел, чувствуя, как меня трясет.

— У меня жар.

— Конечно, жар. Высокая температура. Иди пока ляг на диване.

Я ушел на кухню. Там пахло кофе и немножко вчерашними булочками. Я улегся на кухонный диванчик, натянул на голову плед, которым бабушка обычно укрывала ноги, когда вязала. Зубы стучали. Меня трясло. Какое-то время я лежал, клацая зубами; наконец пришла бабушка.

— Иди, ложись. Я постелила сухое белье.

Я завернулся в плед, шатаясь, добрел до кровати, заполз под одеяло.