Златоуст и Златоустка

– А зверьё? – не унимался профессор. – Как оно тут без воды?

Ацтека пожал плечами.

– Ну, может быть, и есть где-то в горах. Не спорю.

– Весёлое начало. – Великогрозыч в сердцах воткнул «острогу» на три вершка в песок – и поломал. – Что будем делать дальше?

– Искать, – вытирая слёзы, сказал Галактикон. – Завтра лодку сделаем, осмотрим Архипелаг счастливых островов.

Они помолчали, слушая ласковый шелест прибоя.

– Надо идти, в вагоне чем-то окна заколачивать, двери, – спохватился Великогрозыч. – А то ночь настанет, так несдобровать.

– Не пропадём! – Галактикон порылся по своим лохмотьям, вытащил оружие. – Вот что у нас для обороны!

– Это где же вы взяли? – спросил профессор, не то удивляясь, не то пугаясь.

– Нашёл. Вот там, у берега.

Профессор – не притрагиваясь к оружию – с трудом разобрал потёртую нерусскую надпись на рукоятке.

– Кольт Кобра! – Он покачал головой. – Ты смотри-ка! Откуда эта кобра здесь? Дикий остров и на тебе…

– Капитан потерял, – догадался Великогрозыч. – Он тут ходил, я помню, пистолетом в кустах размахивал, всё думал, что тигра какая-нибудь бросится на него.

И вдруг над ними раздался выстрел.

Все замерли. Все разом посмотрели на Ацтеку.

– Батенька! – сдержанно возмутился профессор. – Нашли игрушку!

– Да вы что? – Галактикон нахмурился, пряча оружие. – Я и не думал стрелять. Что я, дитё неразумное?

В горячих небесах над островом опять раздался раскатистый выстрел грозы, потаённо идущей на приступ, – ни облака, ни тучки не видать. Но через минуту-другую над островом уже захороводил ветер, веретеном кружа длинную серую пряжу. Солнце померкло. Вода зароптала под берегом. Пальмы заскрипели, будто с места на место переступая волосатыми ногами. Экзоти ческие мелкие пичуги – как разноцветные листья, подхваченные ветром, – полетели куда-то вглубь острова, где была ухоронка. Дельфины, стремглав проплывающие около острова, закричали, как стайка детей, просящих о взрослой помощи. А взрослым этим людям – им самим бы кто помог в эти минуты. Ветер настолько усилился – хоть грудью ложись на него, шагая вперёд. Пыль горстями летела, кружилась, а вместе с пылью камешки по лицам хлестнули картечью. А вслед за этим грянули картечины дождя, а если точнее сказать – дикого тропического ливня: по целому ведру, если не больше, извергается на каждый квадратный сантиметр. За два, за три часа такого извержения земли уже не видно – потонула. Зато вдруг ты увидишь драную, ощипанную курицу, плывущую откуда-то с горной вышины; только это не курица – это орёл, сбитый как палками, струями тропического ливня. А следом будут плыть и вертухаться в грязной пене разноцветные птахи, не успевшие укрыться в пещере: голубая сойка, красный кардинал и пурпурный певун. И даже сильный и свирепый леопард, потоком сбитый, скомканный, будет кружиться в водоворотах, будет реветь, как подстреленный, острыми когтями пытаясь ухватиться хоть за что-нибудь. И даже волосатый труп младенца может проплыть перед твоими изумлёнными глазами, и ты – от ужаса – не сразу догадаешься, что это обезьяна угодила под колотушки ливня, танцующего и сумасбродно ликующего, как шаман, сам собою заколдованный. А следом за этим – не только неохватные деревья поплывут, через колено сломленные молнией, обрушенные ветром или смытые кошмарным кипятком – пудовые камни, корячась каракатицами, поползут с пригорков, поплывут, качаясь, и друг о дружку приглушённо бухая. И не скоро, ой, не скоро закроются хляби небесные, глядя на которые ты готов на колени упасть и взмолиться: господи, помилуй и спаси! ну сколько можно?

Эти жуткие тропические ливни русским людям запомнились тут – как репетиция всемирного потопа.

4

Сначала треволнения терзали сердца островитян: в любой момент могли нагрянуть здешние власти, могли турнуть и даже арестовать. Однако за три года – или, может быть, за тридцать три – никто ни разу не потревожил, и постепенно в душах островитян укрепилось чувство законной земли – Архипелаг счастливых островов, которых было три; маленькие, но удаленькие островки, омытые тёплым океаном. Главный островок был только с виду небольшой, а на самом-то деле – целый день будешь ходить, не обойдёшь. Иллюзия обширного пространства возникала тут из-за того, что островок – во времена господнего творения Земли – получил в подарок живописную гряду невысоких гор, у подножья поросших густым, непролазным кустарником и лесом. За гранитной грядой – с высоты перевальчика – открывалась тихая долина, усыпанная яркими цветами и такими высокими травами, которые местами подвластны одной мачете – длинному и тонкому широкому клинку.

В самой середине Главного острова появилась добротная хижина. Куполок домашней церкви золотился между кокосовыми пальмами. Иногда в тишине спозаранку позванивал колокол; такое создавалось ощущение от звонкой и задорной наковальни – кузница была неподалёку, в ней каждый день трудился Кузнецарь, так он сам себя именовал.