Строение коры мозга роднит нас с человекообразными обезьянами, за исключением некоторых особенностей вроде центров речи. Все остальное тело гораздо, гораздо древнее: в нем можно прочитать знаки нашего родства не только с млекопитающими, от шимпанзе до грызунов (конечно, все слышали про «лабораторную крысу», на которой испытывают человеческие лекарства и ставят эксперименты), но даже с рептилиями. Все оно сформировано миллионами лет эволюции, которая не умеет говорить ни по-русски, ни по-английски, ни по-китайски. Наше тело родом из дикой жизни, где нет второй сигнальной системы (то, что мы, собственно, и называем языком), где нужно нападать, пожирать добычу, бежать, спасаться, зализывать раны. Где нужно соблюдать внутреннюю стабильность, чтобы выжить и оставить потомство. Ее регуляция отрабатывалась методом проб и ошибок природы. Поэтому гипофиз не проймешь даже самой пламенной речью – он и слов таких не знает. Строго говоря, он не знает вообще никаких.
Но, может, можно как-то с ним повзаимодействовать? Неужели наша личность с ее желаниями и высшими потребностями обречена в теле на роль мелкого приживала, которого можно вышвырнуть одним пинком и который ни на что не в состоянии влиять? Неужели нельзя силой мысли, слова, убеждения заставить болезнь уйти? С этим трудно смириться. От древности до наших дней самые разные люди, от врачей до циркачей, от научных авторитетов до авантюристов, искали способы словесного общения с организмом и возможности договариваться с ним. И пришли к выводу, что договариваться можно, но только при определенных условиях… Таких, например, как гипноз.