Зловещая долина. Что я увидела, попав в IT-индустрию

В холодное утро конца лета, когда еще держался туман, мы отправились посмотреть наши свеженькие рекламные щиты на шоссе. Все явились на работу рано. Управляющая заказала апельсиновый фреш и выпечку, стаканчики йогурта, мюсли. На столе стояла неоткрытая бутылка шампанского.

Директором по связям с общественностью я гордилась и даже переживала за нее. Неясно, как рекламный щит на шоссе повлияет на показатели. В маркетинг гендиректор не верил. Верил в сарафанное радио. Из уст в уста. Верил в создание чего-то настолько полезного, настолько необходимого, настолько хорошо продуманного, что оно встроится в жизнь людей без нажима извне. Рекламные щиты дико дороги. Возврат инвестиций предсказать трудно, если не невозможно.

Все вместе, держа руки в карманах, мы спустились в Саут-оф-Маркет.

Перед нашей рекламой, улыбающиеся и гордые, мы обнялись и сделали групповой снимок. Фотографию я отправила родителям в Нью-Йорк, виновато пообещав скоро позвонить.

Меня взял под крыло Ноа. Встретиться с его друзьями было как распахнуть дверь в область Залива, откуда меня, казалось, выставили. Тут были повара и социальные работники, преподаватели и музыканты, танцоры и поэты. Мало кто работал полный день. Адепты абсолютной честности, они верили в нерелигиозную духовность. Изъяснялись на языке групповой психотерапии, сидели друг у друга на коленях и ласкались прилюдно. Владели коробками костюмов. На вечеринках можно было запросто заглянуть в спальню и увидеть кого-то, практикующего рейки^[16].

Все пробовали разные образы жизни. Некоторые женщины устанавливали с партнерами-мужчинами систему гендерных репараций. Непоколебимые атеисты покупали колоды Таро и силились зарядить их энергией помощнее, обсуждали восходящие знаки зодиака и сравнивали натальные карты. Отправились на аванпосты в Мендосино взаимно контролировать долгие улеты под сильными дозами ЛСД ради раскрытия во взрослом «я» внутреннего ребенка.

Вели и обсуждали дневники. Скрывались в летние лагеря освобождения от техники, где запирали смартфоны, а имена меняли на псевдонимы – названия животных, ягод, погодных явлений. Отправлялись в прибрежные прибежища безмолвной медитации, а потом днями блуждали, бессловесные и асоциальные. Некоторые рассказывали о знаменитой программе по развитию лидерских качеств и самосовершенствованию. Посмотрев на это, я поняла, что принято считать культом.

Казалось, половина великовозрастных учеников школы нового поколения большую часть свободного времени проводила на подержанных мягких кушетках, пила чай и анализировала себя. Самоанализ был ежедневной рутиной, групповой деятельностью. Друг с другом советовались о романтических связях, финансовых проблемах, профессиональных усилиях, геморрое. Все неизменно регистрировалось.

Я всячески старалась ассимилироваться. Пробовала экстатический танец, но в основном поправляла в сторонке носки. Полностью одетая, участвовала в массаже по цепочке. На вечеринке просила бесталанного художника, активиста по защите прав животных, нарисовать мой портрет и танцевала до упаду, пытаясь выпихнуть разум из тела. Ходила на спа-вечеринку в доме-коммуне и бродила в халате, всячески пытаясь уклониться от джакузи – су-вид ванны гениталий.

Подобные хобби заставили меня ощутить тягу к холодной безличности деловой культуры. Абсолютная честность часто казалась мне разрушением барьера между субъективностью и объективностью. Похожей на жестокость. Но и это тоже, кажется, работало.

Не мне было их судить. Я восхищалась их общностью, казавшейся мне благотворной и интимной. Доверие среди друзей было семейным, искренним, оптимистичным. Это было настоящее сообщество. Будущее было неясно, а настоящее нестабильно. Жизнь отмечена шаткостями разной степени устойчивости. Каждый делал все возможное, чтобы не пропасть в городе, чтобы сохранить священную культуру, построить то, что, по их верованиям, станет лучшим миром.

На праздновании дня рождения на севере Панхэндл ко мне подсел и завязал разговор Иэн, соквартирант Ноа. Я вдруг почувствовала себя очень красивой и интересной. Ни один мужчина никогда не выделял меня в переполненной комнате. Позднее я поняла, что на приемах Иэн всегда таков: программист, общался он почти исключительно с гуманитариями, чуял аутсайдеров за версту и умел отыскать и заинтересовать самую скучающую особу на вечеринке. Я сидела в одиночестве на диване, ни с кем не разговаривала, не поддавалась общему веселью, играла в чей-то телефон и разглядывала книжный шкаф: руководства по программированию, книги об обычаях полиамории. Он был весь непринужденная доброжелательность.