Змеиное гнездо

– Что за представление, Горбович? Зачем ты выволок меня сюда? – Он кивнул в сторону его дружин. – Я знаю, что ты обречен. Хочешь показать им, что делаешь с теми, кто тоже это знает?

И захохотал еще громче.

– Поглядите, кому вы служите! Князю разоренных земель, который приговорил вас к смерти.

В том, чтобы бить связанного, было мало чести, но Хортим не удержался. Хрустнул нос, и кровь оросила спутанную бороду Путяты.

– Этому тебя научили твои соседи-тукеры? – ухмыльнулся тот. – Это у них принято подло избивать безоружных?

Тукеры испокон веку враждовали с Гурат-градом, но Хортим признавал, что большинство из них – смелые и гордые люди. Глупо было приплетать их сюда.

– Будь у меня меч, ты бы никогда так не сделал, – продолжал Путята желчно. – Кишка тонка.

– Ты разбойник, – напомнил Хортим. – С разбойниками разговор короткий.

Его взяла досада. Раньше бы он никогда так не сделал – ему с малолетства хватало выдержки не рубить с плеча, но в последнее время в Хортиме точно что-то надломилось. Или, может, это расползлась трещина, появившаяся уже очень давно.

В лиловых зарослях вереска стояло крепкое раскидистое деревце – его листья подвяли от жары. Люди Хортима перебросили веревку через сук.

– А разбойнику – разбойничья смерть.

Путята ощерился:

– Думаешь, меня испугает казнь?

– Что ты, – обронил Хортим. – Я тебя не пугаю. Я тебя благодарю – как бы там ни было, до поры ты нам помогал. И за это я позволю тебе умереть быстро.

Хортим выпрямился и прочистил горло – ему было нужно, чтобы голос звучал, как сталь, и чтобы его слышали все: от соратников Путяты до его собственных дружин.

– Но с твоими приспешниками я поговорю иначе. Видно, эти изменники не хозяева своим ногам. А раз их ноги так и норовят сбежать поле боя, им стоит найти лучшее применение. Я верну предателям их отрезанные ступни, и пусть делают с ними что хотят, мне все равно.

Фасольд шагнул к нему.

– Князь, – сказал он удивленно и тихо. – Зачем это? Повесь их или отруби им голову. Может, прикажи попытать напоследок, этого хватит.

Неудивительно. При его отце Фасольд вел жизнь, которую можно было назвать жизнью разбойника, кормившегося с княжьей руки.

– Разреши им умереть воинами, а не калеками. – Фасольд нахмурился. – Иначе это… жестоко.

Хортим поднял на него тяжелый взгляд. Фасольд был в почтенном возрасте, но раны на нем заживали как на собаке, – и не скажешь даже, из какой круговерти он вышел пару недель назад. Рубцы затянулись, на месте ожогов виднелась новая розовая кожица.

Вокруг пахло вереском и походным дымом – а может, никакого дыма и не было и Хортиму лишь казалось.

– Не помню, чтобы я спрашивал твоего совета, воевода.

Он поднял руку и сделал жест пальцами. Бранящегося Путяту поволокли к дереву. Его сподручных утихомиривали внушительными ударами – никто не желал расставаться со ступнями без боя.

Фасольд выглядел опешившим. Он смотрел на Хортима и словно не узнавал.

Наступит день, и ты поймешь, что люди видят не юношу с обожженным лицом, а кого-то другого.

– Зачем? – повторил Фасольд упрямо. – Разве не достаточно…

– Нет, – лязгнул Хортим. – Недостаточно. И никогда не будет достаточно, раз я так сказал. Еще хоть раз прилюдно усомнишься в моих приказах – и будешь искать себе нового князя.

Раньше Хортим ограничивался иными предупреждениями – говорил, что вышлет воеводу в отдаленный лагерь, но до сего дня никогда не угрожал ему всамделишным освобождением от службы.

Казалось, Фасольд растерялся – Фасольд, которого еще год назад Хортим вовсю старался не обидеть случайным словом, потому что знал, как может быть разрушителен его гнев. Может, Хортим заматерел настолько, что удивил даже старого медведя. Или же воевода сдал за прошедшее время – на его долю выпало слишком много битв, которые он пережил. Хортим уже видел у него этот по-детски растерянный взгляд, хотя уж не Фасольда сравнивать с ребенком: воевода чувствовал свою вину за то, что он вернулся, а друзья Хортима – нет.

Хортим сжал кулаки. На сердце было тяжело и гадко.

За спиной стояли его собственные дружины – несомненно, слух о расправе разнесется по всем княжегорским лагерям, разбитым вдоль Ихлас. Чем Хортим бы их испугал? Висельниками? Отрубленными головами? Да, Старояр уцелел его чаяниями, но ловушка провалилась, и Сармат-змей избежал гибели. Дракон залижет раны и вернется снова, и тогда начнется страшное: ни Хьялмы, ни надежды, только очередные битвы и распри между князьями. И люди побегут, Хортим был уверен, они обязательно побегут из его войска. Петля и топор едва ли страшнее драконьего огня.

Смерть на смерть не меняют. Но пусть они посмотрят, что может с ними статься: увечье, а особенно такое, устрашит воинов сильнее гибели.

Путята проклинал Хортима даже стоя с петлей на шее. Его люди кричали.

Фасольд ошибся, если решил, будто Хортим затеял это ради собственного удовольствия. Ничего подобного, только холодный расчет: пусть те, кто может задумать предательство, боятся Хортима не меньше, чем Сармата-змея.