Змеиное гнездо

– У меня не осталось ничего, что внушало бы им трепет, – сказал он шепчуще. – Ни обжигающего дыхания, ни размаха крыльев размером с княжий терем. Но я хочу успокоить их: они не ошиблись, когда назначили меня божеством огня, войны и ратной удачи.

Он посмотрел на Ярхо, и глаза его были особенно расчетливыми и темными.

– Это я поднесу им голову Хортима Горбовича на золотом блюде, когда созову новый курултай.

* * *

Больше всего на свете ему хотелось воспарить, как раньше. Рассмотреть змеиными глазами Маково поле, отпечаток их с Ярхо былых побед. В ковер из трав вплетались полевые цветы – васильки и пижмы, лиловые мелколепестники и купальницы, от желтых до оранжево-красных. Там, где небо сходилось с землей, высились зеленые кокошники гор – первое дуновение осени золотило листву на их боках. Матерь-гора стояла отдельно, медно-изумрудная, укрытая неплотным туманом.

Он хотел бы видеть это драконом – коней, несших своих всадников на смерть, и тяжелый клин Ярховой рати, надвигающийся на дружины. Ярхо не торопился, а тукеры не налетали на ряды противников смертоносным вихрем. Врагам бы понять, что это – неспроста, но даже если бы они почуяли западню, что бы теперь сделали? Отступили?

Не уйдете, знал Сармат. Сегодня – не уйдете.

Ему не хватало силы лап, способных переломить вражьих витязей, и ветра, подкидывающего его к самому солнцу. Не хватало огня, шедшего горлом. Но ничего, думал он, любезные князья. Будет вам вместо драконьего пламени иной огонь: волна горящих стрел шипела, как штормящее Перламутровое море, и с треском опускалась на ровный дружинный строй. Можно было обойти все Княжьи горы, но не найти лучников лучше, чем тукеры.

Стрелы летели, охваченные красными огоньками – от спущенной тетивы до зазора в княжегорском доспехе. Иные же падали в поле, и Сармат чувствовал запах дыма, за годы мятежей ставшего ему родным. Будь он драконом, он бы ощущал запахи иначе – не столько носом, сколько трепещущим языком, выступающим за острые зубы. Но сейчас его язык выбивал слова.

Как он подначивал свои войска, как кричал, как смеялся! Слышали бы его там, на небе или под землей, среди богов, сидящих на своих престолах, так, может, и сами бы позвали Сармата разделить их божественную юдоль. Он был ал и громкоголос. До того, как рать пошла на рать, и позже – Ярхо всегда смыслил в ратной науке куда больше, чем он, но только Сармат сумел бы стать символом, за который захотелось бы умереть. Он мог бы скрыться в рядах верных батыров, но не скрылся – пусть смотрят на него, золоченого, пугающего в своем расчетливом веселье. Пусть видят его не змеем, но человеком, а может, страшнее всего то, что он и в человеческом обличии – змей.

Враги еще пожалеют, что лишили его чешуи: вместо драконьих когтей их ждала кара и того хуже.

Княжегорские дружины летели навстречу быстрее, чем войска Ярхо и Сармата, а их передвижные катапульты били тяжелыми ядрами. Но их атаке не суждено было стать разрушительной: княжегорцы достигли середины поля. Почувствовали, поди, какая под ними стала неверная, рыхлая земля, только поздно. Их первые ряды увязли, сбились – и повалились вниз, ближе к чертогам матери Тюнгаль.

Ярхо приказал своим каменным людям вырыть четыре глубокие, длиной в несколько саженей волчьи ямы. Он повелел прикрыть их травой и почвой, а Сармат настоял, чтобы в ямы вбили колья: теперь люди и кони, вереща и падая, увлекали за собой соседей и напарывались на острия.

Дружинные ряды смешались. Кони исступленно ржали, а всадники пытались удержать их от падения – но соратники, несшиеся следом, не успевали остановиться и сталкивали и их.

Крик поднялся до неба.

Сармат привстал в стременах.

– Что, – засвистел залихватски, – любо ли служить моим врагам?

И захохотал, хотя ему вовсе не было смешно.

Ярхо не дал противникам опомниться, и его войско накрыло ломаную, вопящую сутолоку – смотреть противно, а Сармат ведь многое повидал. Но он и смотрел, и слушал, и несся первым из первых. Ярхо советовал ему беречь себя, раз уж он воюет в тонкой человеческой коже, только Сармат не мог себе этого позволить. Поэтому его конь топтал тех, кто еще надеялся выбраться из волчьей ямы, а сабля резала воздух с тонким девичьим визгом.

Но прошло время, когда Сармат красовался лишь для того, чтобы потешить собственную гордыню. Он ни на миг не забывал, что ему нужно делать – и чего от него ждал Ярхо. Противники отхлынули от ловушек, и Сармату было на руку их замешательство: по замыслу Ярхо, легконогая тукерская конница должна была обступить княжегорцев с обеих сторон. Сармат, ведущий за собой половину тукеров, обогнул волчьи ямы и ударил справа. Взметнулся над дружинными рядами, как хлыст.

Кровь закипела в жилах, однако ум Сармата остался удивительно ясен. Пусть он выглядит озверевшим, но размышлять будет трезво. Обыкновенно он был осторожен и не лез в бой, если не чаял выиграть, и его нынешняя храбрость была расчетливая, не от сердца.