Змеиный Зуб

Здесь, за закрытыми высокими воротами и каменной стеной, казалось, что никто их не достанет. И даже не страшно было почему-то, что они одни во всей лощине. Ни волки, ни медведи не внушали никаких опасений. У неё с собой были Вдовичка и револьвер. И пускай это могло показаться чем-то малым, это давало ей чувство господства над затерянным райским уголком меж скал. В местах, где ветер дул прямо из Дола Иллюзий, согреваясь дыханием спящего Змея.

Она просто стояла и дышала. Прислушивалась к медленному стуку измученного сердца. И очнулась лишь тогда, когда услышала скрип сепхиноровых ботинок на тропинке. Пора было пить чай и, закусывая купленной в городе солониной, наконец говорить о войне без страха быть услышанными.

В камине затрещал хворост, а затем занялись поленья. Вскипела вода, затрепетал в ноздрях аромат чая. Лёг засов изнутри на дверь. Они совсем одни в маленьком мире, где никто больше не нужен. Даже Вдовичка и та заползла на книжный шкаф, чтобы поучаствовать в их семейном воссоединении.

– Расскажи про то, как ты обманывала графа Эльсинга и выдумывала чародейство, – попросил Сепхинор, которому правда было интересно. Валь сперва мялась. Но затем, историю за историей, принялась пересказывать сыну самое забавное из того, что она помнила. Теперь об этом можно было болтать без оглядки. Всё кончено.

Потекли один за одним их размеренные июльские деньки. Им не требовалось больше: Сепхинор со всем возможным рвением помогал вести хозяйство, а в свободное время с удовольствием сидел в маленькой библиотеке. Валь же занимала свои руки домашней работой, а ум – как можно более приземлёнными размышлениями о платьях, дровах и еде. Она думала послать письмо Эми или Кее, но потом, представив, что для этого надо ехать в город и ломиться на почту, утопила этот замысел в котле презрения. Конечно, они, может быть, искали её. Но у неё не было никаких сил кого-либо видеть. Она хотела быть одна, и только Сепхинор, Вдовичка и Фиваро имели право нарушать её уединение.

Однако сердце её, бедное сердце рвалось на части, даже если она скрывала это за попытками смеяться.

Ей было так неловко прятать невысказанное горе от Сепхинора, что она нашла для себя другой способ изливать свои страдания. Она не хотела быть неискренней с сыном, но и рыдать при нём навзрыд никогда бы себе не позволила. Поэтому она стала по ночам уходить одна к водопадам. Поначалу было боязно одной в первобытной тишине. Но затем она породнилась с беззвучным мерцанием звёзд, с нескончаемым шумом падающих вод и с шелестом прибрежных ив да папоротников.

Водопады эти так называл только папа. На деле они не были хоть сколько-нибудь грандиозными и всем уступали тем, что имелись в Лубне. Просто небольшая речушка спускалась с вершины горы, прыгая по каскадам, и самый высокий из её водопадов не превышал три человеческих роста. Зато вода была чистейшей, и вечно холодное озеро походило на зеркало.

Первое время Валь просто садилась на валун на берегу. И, отмахиваясь от редких комаров, мочила босые ноги на мелководье. Но затем, когда день выдался особенно жарким, а ночь не успела остудить подлесок, сняла с себя ночную рубашку и погрузилась в озеро сама. Холодно было – жуть, но зато мигом взбодрило её от головы до пят. Будто ледяной кулак вышиб из головы дурные мысли. Как в детстве, она фыркала и ныряла с головой, а затем долго сушилась на берегу, слушая, как стрекочут кузнечики. Здесь даже вездесущих нетопырей было не так много. И с наступлением темноты небо наводняли стрекозы, что охотились на комаров, мелких лягушек, верхоплавок и друг на друга. Они даже кусали Вальпургу иногда, но она знала, что по-настоящему ядовитые экземпляры водятся лишь в низинах. И оттого была к ним равнодушна.

Вскоре она уже не представляла себя без этих походов к озеру с водопадами. Ночь за ночью она уходила через маковое поле в лес, чтобы снова смыть с себя тяжесть дарованной жестоким вампиром жизни. И однажды ей всё-таки не удалось это скрыть. Сепхинор ворочался и проснулся, и обнаружил себя совершенно одиноким на накрахмаленной постели с чёрными подушками. Он тут же продрал глаза. Спрыгнул на дощатый пол. Выглянул в окно и увидел её: в белом, идущую на купание с перекинутым через плечо полотенцем. «Так значит, мне не казалось», – подумал он мрачно. Накинул на себя плащик и спешно сбежал по лестницам вниз. Затем растолкал Фиваро и, нацепив на него одну только уздечку, сел на его голую белую спину и заторопил его вслед за матерью. По счастью, они подоспели раньше, чем она вновь решила окунуться.

Жеребец подтрусил к побережью. Ей пришлось оторваться от созерцания водной ряби и поднять мокрое от слёз лицо навстречу юному всаднику.

– Сепхинор, – молвила она укоризненно. – Тебе не стоит так переживать из-за меня. Поверь мне, все эти муки – это глупость, блажь, и нашему роду не дозволено их испытывать. Они скоро пройдут у меня, и всё будет так, как раньше. Просто не волнуйся за меня, я прошу.