Знайки и их друзья. Сравнительная история русской интеллигенции

На вопросы «Что?..» («…есть истина?», скажем) говорится с задумчивой оттяжкой: «Ну как вам сказать…». Мысль отождествляется с игрой в бисер, историей мысли и мыслью о мысли. Но это значит, что интеллигенция не выполнила обещаний, взятых на себя когда-то в век Просвещения. С нехорошим предчувствием берем мы последний из немецких философских opera magni (и как бы не последний во всех смыслах…) только что (в конце 2019 года) вышедший 1752-страничный труд 90-летнего Юргена Хабермаса с шаловливым (насколько может быть шаловлив девяностолетний немецкий философ) названием, переиначенным из Гердера, «Тоже история философии». Читаем: «Bisher konnte man davon ausgehen…» Извините, «до сей поры можно было исходить из того, что и далее будут предприниматься честные попытки ответить на основные вопросы Канта „Что я могу знать?“, „Что я должен делать?“, „На что я смею надеяться?“ и „Что такое человек?“ Но я не уверен, имеет ли будущее та философия, какой мы ее знаем, не пережил ли себя формат таких вопрошаний». И далее: «Что останется от философии, если она не будет пытаться, как раньше, вносить свою лепту в рациональное толкование понимания себя и мира?» Конец цитаты.

Но если «люди культуры» Макса Вебера перестали отвечать на вопросы, «сознательно занимать определенную позицию по отношению к миру» и «придавать ему

смысл», то в чем, спрашивается, смысл их существования в обществе как класса.

Так что провисание это общее, а наша специфика выступает в нем лишь частным случаем: дикий капитализм 1990‐х, распад государственных и мировоззренческих структур. Если «умом Россию не понять», а «другого органа для понимания в человеческом организме не находится, то и остается махнуть рукой», – язвит Тэффи в эмигрантском Париже. В развитие темы – известный стишок про «давно пора, ядрена мать, умом Россию понимать». А иначе вы не то что нас – и себя-то не представляете.

(Шум в аудитории. Indistinct chatter.

)

Тише, пожалуйста. Так вот, на уровне истории слов все это вычеркивает собирательное понятие интеллигенция и оставляет только интеллигентов.

Intelligentia неоплатоников, завершив круг, возвращается, следовательно, откуда пришла, к обозначению свойства отдельных личностей. И тут вроде бы тоже все закольцевалось – хотя и на новом уровне. Интеллектуалам-экспертам, не составляющим «сообщество ценностей», не собирающимся никого представлять или, упаси Бог, любить, и нужно сохранение неопределенности мира как главного профессионального ресурса. Они его лелеют и пестуют. В соответствии с этим главная задача «детей хаоса» (П. Б. Уваров) – «не искать истину, а компетентно контролировать вечный процесс ее поисков».

В «Опыте о Чехове» (1954), который я цитировал в начале нашего курса, Томас Манн говорит о своем любимом произведении Антона Павловича, «Скучной истории». Ее герой, профессор Николай Степанович, обнаруживает, что скоро должен умереть. «Если оглянуться назад, – говорит он, – то вся моя жизнь представляется мне красивой, талантливо сделанной композицией. Теперь мне остается только не испортить финала». Но – «во всех мыслях, чувствах и понятиях, какие я составляю обо всем, нет чего-то общего, что связывало бы все это в одно целое… А коли нет этого, то, значит, нет и ничего». В конце повести воспитанница «в поисках пути» задает ему неизбежный классический вопрос: «Ведь вы умны, образованны, долго жили! Вы были учителем! Говорите же: что мне делать? – По совести, Катя, не знаю…» «Не обманываю ли я читателя, не зная, как ответить на важнейшие вопросы?», – приводит Манн слова самого Чехова и добавляет: «Ни одно из его высказываний не поразило меня так, как это». Далее он уже прямо переносит на себя «Скучную историю»: «и в наши дни у Чехова есть братья по мукам душевным… Они с таким же успехом могут поставить себя на место … героя, не умевшего дать ответ на вопрос „Что делать?“».

В наши

дни и читателей поубавилось, но главное – сложно обмануть того, кто не ждет ответов. Что ж, это означает только, что пора прощаться. «Вот она вышла от меня, идет по длинному коридору, не оглядываясь. Она знает, что я гляжу ей вслед, и, вероятно, на повороте оглянется. Нет, не оглянулась. Черное платье в последний раз мелькнуло, затихли шаги… Прощай, мое сокровище!»

– …Хм. Это всё? – Еще литература и указатель, но в общем всё. Как вам? – Как будто и ничего, но финал… финал, знаете ли, мрачноватый. Давайте так: у вас же было про «интеллектуальную одиссею» в начале? Ну вот и заканчивайте: Одиссей растерял спутников, иллюзию всевластия, веру в богов и все такое, но вернулся к своим на Итаку, уже другим человеком. И цитату в конце: возвратился, мол, пространством и временем полный. А?

– Пожалуй.

(Пожимают друг другу руки. Занавес.)

БЛАГОДАРНОСТИ