Знайки и их друзья. Сравнительная история русской интеллигенции

Табак и кофе родственны друг другу и в том, что в равной степени связаны с публичной культурой: сами турки-османы одно время запрещают кофе и табак, так как и то и другое переносит место социального общения из мечети в профанную кофейню. В Западной Европе кафе – место рождения публики Хабермаса наряду с театрами. В тавернах и кофейнях собираются первоначально масонские ложи. Королевское научное общество выросло на Альбионе в XVII веке из кофейного кружка, который регулярно собирался, чтобы обсудить, «что названо новой философией» – наукой.

И русский читатель уже в 1765 году мог узнать из перевода романа Антуана Прево, что «кофейные домы и другие общественные здания суть истинныя обители Аглинския вольности». Однако в России должно было пройти еще немалое время, пока кофе и шоколад спустились с придворно-аристократических высот в среду городских обывателей: пока же, как у Державина в «Фелице» (1792), кофе – синоним барского досуга: «А я, проспавши до полудни, курю табак и кофе пью…» Тогда как икону и предтечу русской интеллигенции А. Н. Радищева выпиваемый в те же годы в крестьянской избе в Пешках по пути из Петербурга в Москву кофий побуждает сначала задуматься о «плодах пота несчастных африканских невольников», а добавленный в него сахар – и о невольниках русских («не слезы ли крестьян своих пьешь?»).

Во Франции культура кофе и табака, соединенная с чтением периодики и обсуждением ее, соединилась с образом парижского литератора-интеллектуала, который сохранял свою узнаваемость и притягательность вплоть до конца XX века. Подобно послевоенному экзистенциализму, выраставшему из подвальных баров Правого берега, интеллектуальная элита XVIII века собиралась у Procope, Veuve Laurent

или de la Rotonde; в аркадах Пале-Рояля пили кофе и шоколад будущие горячие головы Революции. Сердце бьется в упоенье, кофеин волнует кровь. В 1723 году в Париже четыре сотни кафе, накануне революции, к 1789 году – около 1800. Уже тогда появились знаменитые мраморные столики, уже тогда были «свои» кафе для разных групп.

В Берлине образованная мысль вынуждена обходиться в XVIII веке без кофеина. Ибо рачительный Фридрих II вводит на кофе государственную монополию («Пейте отечественное пиво!»), ограничивая ненужную роскошь и бездельную болтовню, которая с тех пор называется по-немецки Kaffeeklatsch

, кофейный треп за расточительность. Долго эти барьеры не продержались, зато в немецких кофейнях и в XIX веке продолжали подавать пиво, несказанно удивляя иностранцев.

На протяжении XIX века кафе стали главным пунктом притяжения кварталов, определившихся как богемные. «Стоило вам только зайти внутрь, и вы сразу же чувствовали себя как дома»: это о кафе «Стефани» в мюнхенском районе Швабинг, но то же самое мог сказать посетитель Café des Westens в Берлине или Le Dôme

на Монпарнасе.

В Варшаве первая «кавярня» открылась тоже в 1724‐м, но вскоре разорилась из‐за отсутствия клиентов. Однако в 1820‐х годах там уже более 120 заведений, среди них кофейня «бунтовщиков» «Гоноратка» на улице Медовой, где с «„филижанки кавы“ (чашки кофе), стакана пунша и перешептывания в уголку» начиналось обсуждение планов Ноябрьского восстания (1830–1831).

Еще дальше на восток в те же годы «под пунш и свечи вовсю крамольничали речи, предвестьем вольности дразня»; однако кофейни для декабристского поколения особого политического значения не имели (разве что встретиться с противником перед дуэлью). «Чистая публика», «лица с чином и положением в обществе, чиновники, отцы семейств, богатые купцы и дамы в кофейни не ходят», – пишет о Петербурге немецкий путеводитель 1827 года. Новое время наступило со сменой интеллигентского антуража на разночинскую публику. Кофейня Печкина против Александровского саду рядом с московским университетским кварталом и театрами, слывшая «самым умным и острословным местом в Москве»; «кондитерские» николаевского Петербурга.