Знайки и их друзья. Сравнительная история русской интеллигенции

Прусская система образования возникла как ясно читаемая альтернатива наполеоновской модели государственного образования с его «университетами», напоминавшими казармы. Немецкая модель привита против такой открытой инструментализации. Фундаментом системы становятся два принципа Вильгельма фон Гумбольдта: академическая свобода университета, который содержится на государственные средства, но автономен по статусу. И единство обучения и исследований, университет как научный центр. Альтернативной французской было и социально-политическое послание, заложенное в прусской-немецкой системе: «национальное образование» как золотая середина между Сциллой деспотизма и Харибдой революции.

Фундамент университета составляла классическая гимназия, успешное окончание которой давало право (с 1843 года – исключительное) получать высшее образование. В центре гимназического образования было изучение древних языков, выводившее на высшей ступени к занятиям философией. Ибо, говорил о новой Берлинской alma mater Гегель, «в здешнем университете с его центральным положением [в обществе] должна найти свое место и ревностно изучаться философия, центр всякого духовного развития и всех наук».

Заметим, что складывающееся в эту эпоху немецкое понятие науки, Wissenschaft, соотносится с западным по отношению к Германии (англо-французским) понятием science

примерно так же, как образование соотносится с Bildung, а цивилизация – с культурой

. Один из классических случаев словаря-обманщика: Wissenschaft существенно шире science как системного «объективного» знания, подтверждаемого экспериментально. Немецкий термин включает в себя все аспекты познания мира. И, что важно, в немецком понимании «наука» – возьмем ее в кавычки, ибо и русское понятие не отражает полноту немецких смыслов – неразрывно соединена с «образованием», образуя единство «научного образования» (wissenschaftliche Bildung). Практически этот подход осуществлялся в ключевом принципе Вильгельма фон Гумбольдта о «единстве обучения и исследования» в новом немецком «исследовательском университете». Это значило прежде всего не занятия преподавателей наукой, которые практиковались везде, а то, что студент должен был не только воспринимать вложенное в него преподавателем, но и развиваться сам, творчески исследуя мир. В 1830‐х в Европе появляется и современное понятие «ученого»: не старорежимного «наученного премудрости», Gelehrte

, а человека, занимающегося наукой (scientist, Wissenschaftler).

Обеспечивать этот процесс должно было государство, но его приоритетную роль творцы классической немецкой системы образования рассматривали как временную: «душеприказчик нации, пока та не сможет свободно взять в свои руки решение ее собственных проблем». Другое дело, что временное, как водится, со временем стало постоянным: «свободно развивающееся гуманистическое образование» было признано «столпом всего государства», а «вылеплению» себя образованный бюргер предпочел некритическое «прилепление» к государству.

Термин Intelligenz

находился в Германии в центре дебатов о роли образованного человека параллельно с образованными (Gebildete), но он долго сохранял абстрактный характер. Если «интеллигенция» и проецируется на среднее сословие, то это последнее подразумевает идеальную общественную категорию и привязано к идее Государства: по Гегелю, «члены правительства и государственные чиновники составляют главную часть среднего сословия, в котором сосредоточены образованный ум (die gebildete Intelligenz) и правовое сознание народной массы». И наоборот, принадлежность к интеллигенции определяют, по Гегелю, «государственное сознание и выдающееся образование».

Политическое приложение прусско-немецкой модели образования противоречиво. Она подразумевает автономную личность, действующую вне сословных, иерархических и иных рамок – казалось бы, идеал классического либерализма. Однако жизненные установки этой личности не только отличаются от либеральных, но чем дальше, тем больше им противопоставляются. Водораздел в истории образованного бюргерства и в истории интеллигенции в Европе в целом составляет «весна народов» – общеевропейское революционное движение 1848 года. Очевидными становятся слабости и утопии идеальной картины интеллигенции среднего сословия. Новые конфликты с возникающим пролетариатом, «четвертым сословием», заявляющая о себе эпоха масс ставили оптимизм буржуазных либералов под вопрос. Наоборот, набирали силу альтернативные представления о не- или антибуржуазном характере образованной элиты.