«Знаю человека во Христе...»: жизнь и служение старца Софрония, исихаста и богослова

В письмах чувствуется, с каким великим почтением относился он к монашескому чину. В письме от 23 февраля/9 марта 1935 года говорится: "В ночь на 18 января в больничной церкви я принял постриг в схиму. Слава Богу за этот дар"[529]. Как истинный монах старец во всем слушался игумена[530].

Также он раскрывает весь смысл послушания старцу и как поступать монаху в отсутствие старца. Помимо прочего, он пишет о трех видах послушания. Первый — это отсечение своей воли чрез послушание епископу и братии монастыря. Второй вид — отсечение плотского вожделения через чтение святоотеческих аскетических писаний. И третий вид — это послушание старцу, и особенно первому слову старца. Послушание старцу имеет особую цель.

Старец нужен вот для чего:

1. Отсекать в послушнике-ученике всякое проявление личной греховной — плотской — воли, направляя ее согласно с волею Божиею.

2. Окормлением (т. е. наставлениями) возводить ученика от низших ступеней на более высокие. Давать ему делания, соответствующие его духовному возрасту и силам[531].

Однако в то же время старец Софроний пишет и о трудности послушания для современных людей: "Кроме того, современные послушники (самочинные, самонадеянные, умные, нетерпеливые, несмиренные, всезнающие) неспособны жить под старцем (настоящим)"[532].

В другом своем письме старец пишет о ценности послушания, раскрывая его смысл — хранить ум от помыслов и привязанностей к мирским вещам, чтобы свободно предаваться памяти Божией и молитве[533]

.

Также, по учению старца, монашество, как хранение девства, есть "полнота человеческого бытия по цели". Конечно, девство не унижает монаха, так как "не исходит из наивности и неведения"[534].

Из письма старца Софрония можно судить о его приверженности святоотеческим идеалам подлинного монашества, которое далеко отстоит от "мирского" монашества. Можно быть чистым, подобным ангелу, и активно заниматься при этом разнообразной деятельностью — такой "монах" далеко отстоит от подлинного монашества святых отцов. Это письмо очень важно: его написал человек, кто сам глубоко жил монашество и христианство[535].

Следует добавить, что старец Софроний, великий исихаст, был русским по происхождению. Когда он жил на Святой Горе, возникало много проблем с монахами из России. Некоторые греческие монахи не доверяли отцу Софронию, считая его шпионом. Старец Софроний не имел никакого отношения к афонским распрям на национальной почве: он жил в глубоком плаче, умом пребывая и в аду, и в раю. Такой человек никогда не мог иметь никакой связи с безумными действиями националистов. Он любил Святую Гору, где ему дарована была возможность познать глубину духовной жизни и где сподобился встречи со святым Силуаном, наставившим его на непрелестный путь к обожению. Он пишет: "Покидать Афон или монастырь мне нельзя. Если изгонят греки или другие какие-либо обстоятельства — тогда переменится многое; но я надеюсь, что Господь и Божия Матерь сохранят нас от сей беды"[536].

Духовное наставничество

Старец Софроний, побуждаемый святым Силуаном, помогал Бальфуру, поэтому он пишет: "Я Вам не старец, не отец, а только брат"[537]. В большинстве случаев старец Софроний был посредником между Бальфуром и святым Силуаном. Таким образом, между старцем и Бальфуром росла духовная связь, часто ложившаяся бременем на старца Софрония, потому что наставлять Бальфура — человека умного и интеллектуально сформировавшегося — было нелегко. В своем письме старец делится с ним своими сомнениями и трудностями[538].

Старец пишет о кенотически-жертвенном характере духовничества, насколько тяжело для духовника наставлять чадо, особенно исцелять от страстей. Духовник должен принять его в свое сердце и жить его искушение как свое собственное. Однако часто самопожертвование встречает противление в послушнике[539].

Велика ответственность духовнического служения, и большое требуется самопожертвование. Старец Софроний характеризует [эту ответственность] по-своему:

Я, сознавая свою недостаточность, много молился Богу и Божией Матери освободить меня от превышающего мои силы дела — быть как бы Вашим духовным советником, но до сих пор не было благоволения Божия на то, чтобы я уклонился от сего труда, и потому со скорбию, и болезнию, и слезами нес я, как мог, это бремя. Постоянно думы о Вас, писание по ночам писем, после крайнее изнеможение на утреннем бдении — совершенно разорили мое безмолвие[540].

Осознавая свою ответственность, старец заботился как бы не навлечь зла и не причинить вреда душе Бальфура:

Так что если я погрешу против Вас, если из-за меня, окаяннейшего всех человек, душа Ваша отпадет от спасения или хотя бы потерпит вред, то кто мне даст после слезы умолить Господа за Вас и за себя, когда я сам нищ и убог. Блаженный, но тяжелый труд[541].

Обладая особой деликатностью, он стремился ни в чем не ранить ни своего ближнего, ни тем более тех, с кем он имел особую духовную связь. Отправив письмо Бальфуру, старец позднее написал: