Знак Десяти

Занавес опустился над актером, который очень неумело умер на сцене; пока мы его освистывали, нам сообщили, что он умер на самом деле.

Тревор М. Торлесс. «Английский развлекательный театр» (1867)

Музыка завивается причудливыми арабесками, как дым из трубки Синей Гусеницы в сказке.

Медленные невидимые спирали; в их ритме колышутся лапки, ушки, все маленькое тело Белого Кролика.

Интересное, но неяркое наслаждение, старому профессору это хорошо известно: осознанное добровольное искусство всегда посредственно.

На сцене перед ним Кролик потряхивает помпончиком на заднице, стараясь угодить зрителю. Он исполняет свой номер идеально, несмотря на возраст, который едва ли в два раза превышает количество элементов его костюма: два уха, пояс с помпоном и две меховые лапки.

Девочку обучили следовать ритму и выполнять движения, которые за нее придумали другие. Все, что она выигрывает за счет своей красоты и чувственности, тут же теряется из-за фальшивых движений маленького тельца и расчетливых жестов. Даже теперь, когда она избавилась от ушей из фальшивого белого меха, мистер М спрашивает себя: разве это не простейшая каждодневная рутина? Что есть непристойность? Разве дело не в любопытной смеси страха и беззащитности вместе с неоспоримым – и лукавым – желанием угодить? И если мы склоняемся к положительному ответу, то какой же смысл в этих бесстыдных позах?

Теперь она соблазнительно опускается на колени – но разве это не выученный урок?

Ее натренировали.

Какой смысл в искусстве тела, которое знает о своей прелести?

Кроличьи лапки падают на пол.

Ах, да ведь и это медленное обнажение, это томительное отодвигание занавеси – не импровизация. Все было распланировано идеальными постановщиками.

Все это – эстетическое притворство.

Однако на сей раз в хореографию внесено крохотное усовершенствование.

Профессор поднимает руку – это знак.

Девочка-танцовщица сдерживает дыхание.

Музыка продолжается. Пальцы пианиста, сидящего у края сцены, производят мелодию механически, точно в музыкальной шкатулке.

Маленькая актриса тоже не останавливается.

Пояс с помпоном – последняя деталь – опускается к ее щиколоткам. Движения ее, когда она остается совершенной девочкой, парадоксальным образом делаются еще менее человеческими. Она резко крутит гибкой талией, сгибается пополам, покачивает шеей, как сломанная пружинка, раздвигает и сводит ноги…

И во время всех этих упражнений – не дышит.

«Ну вот, это уже кое-что», – думает старый профессор.