Знак Десяти

Лоусон рассказал нам об этих вспышках в полдень, покончив с допросом. У Лоусона были полинявшие седые усы и полицейская форма. Записывая показания, он останавливался, чтобы проставить точки над i, как будто всаживал иголки в кукол (мне вспомнились ведьмы в «Макбете»). А перо как будто клевало зерно в блокноте. Лоусон был груб, нетерпелив, порывист в движениях и даже не обладал портсмутским акцентом, но для полицейского это было нормально: многим приходится служить в чужом городе. Именно Лоусон в эту бессонную ночь известил судью, организовал перевозку трупа и обнаружил предсмертную записку. А поздним утром вернулся в Кларендон вместе с помощником, мистером Бёрчем.

Это был странный субъект. Низенький и такой тучный, что форма на нем трещала по швам. Мистер Бёрч ничего не говорил, зато щеголял роскошной бородой, в которой, готова поспорить, проживало роскошное семейство вшей, носил перчатки, а фуражку нахлобучивал по самые уши. При ходьбе Бёрч ставил ноги так осторожно, что создавалось впечатление, будто он боится раздавить лежащие на земле яйца, а его пальцы в перчатках крючились, как когтистая лапа. Облик его внушал страх. Быть может, Лоусон специально для этого и использовал своего подчиненного, поскольку во время допроса он оставил Бёрча стоять на углу, как оставляют на столе дубинку, чтобы увидевшие ее поняли: не исключено даже такое. Сьюзи Тренч, дрожа от ужаса, высказалась так: «Я думаю, они ходят не на самые утонченные спектакли», – и эта фраза как нельзя лучше отображала суть обоих служителей закона.

Но, в общем-то, ничего интересного не произошло. Лоусон собрал нас на кухне и поочередно допросил. До нас он здесь же допрашивал Дойла и Джимми. Полицию, разумеется, интересовало самоубийство, ведь, по счастью и благодаря общим усилиям, другой кошмар – куда опаснее – не вышел за пределы горящей кровати. Меня больше беспокоила усталость (ни я, ни мои товарки не сомкнули глаз всю ночь), но, главное, чувство вины. По моему мнению, никто не заслуживает смерти, но если Парка так уж голодна, то почему бы ей не начать с этих Десяти или, например, с анонимных зрителей преступного ODO – зачем же набрасываться на несчастного больного человека, который так и не осуществил свою мечту стать актером?

Лоусон (который даже не являлся инспектором, ничего подобного, просто полицейский в форме) успел уже сформировать свою версию.

– Итак, что у нас есть. Здешние постояльцы – они как треснувшие горшки, верно? Ну такие вот! Очевидно, что этот самый… – полицейский сверился с записями, – А-а-а-а-арбунто-о-о-от накануне переволновался больше обычного из-за огней в небе и решил покончить с собой… И точка! – Ручка Лоусона еще раз клюнула бумагу.

– Огней? – переспросила Мэри Брэддок.

– Вы что, не видели красных вспышек над крепостью? – И он рассказал нам про Саутси.

Подробности нам были не нужны: мы знали, что это был ODO. Одно или два таких представления устраивали каждое лето. Некто очень грубо заметил по этому поводу, что хорошая погода гораздо приятнее для юных обнаженных жертв: летом они вольны визжать от чего угодно, только не от холода.

Чего еще недоставало полицейским? У них имелась собственноручная предсмертная записка Арбунтота, имелись мотивы – переезд в новую комнату и ODO, и, самое главное, у них имелось замечательное ОБЪЯСНЕНИЕ: самоубийца являлся пациентом пансиона для психически нестабильных больных.

Блокнот захлопнулся (аплодисменты), карандаш скользнул в карман, как худенький актер. Расследование закрылось, как дверь после ODO.

Самоубийство – это моральная слабость, свойственная людям морально деградировавшим.

Полицейские отбыли, тело проделало это еще раньше, даже дым стыдливо улетал в окно, на месте остались только запах и воспоминания. Однако, учитывая, что речь шла о человеке, осуждаемом всеми, воспоминания тоже вскоре улетучились.

Остался лишь запах.

2

И приятное сентябрьское утро, располагающее посудачить.

После допроса мы все трещали как заведенные – вот только о чем? Ах, смерть Арбунтота – это ужасное событие, к которому все мы так или иначе прикоснулись.

Но ODO являлось только предположением.

Воображаемое зрелище привлекает куда больше.

– Одним из зрителей уж наверняка был наш мэр! – высказалась Нелли, которая интересовалась политикой и поддерживала суфражисток.

– Гетти мне говорила, что ей сказали, что с корабля выгрузили большую клетку два дня назад, на причале Пойнт, – сообщила Джейн, поправляя прическу.

– Кто-нибудь слышал… крики? – допытывалась Сьюзи.

– А ну-ка все замолчите, – не выдержала Брэддок. – Погиб наш пансионер, а у вас одни подпольные зрелища на уме.

Мы неохотно примолкли. Ни одна из медсестер не видела огней в небе, так что чем же нам было еще заняться, как не болтовней об этих огнях? Где же тогда представление, если нам не разрешается наполнить его даже словами?