Знак Истинного Пути

Наступило молчание, которое опять прервал громкий крик ребенка.

— Так что же мы стоим?! — пришла в себя Наташа. — Бежим быстрей, его же в больницу надо! Олег, ты беги к участковому, а мы с папой отвезем младенца…

— Тихо, — неожиданно сказала мать непреклонным тоном, и дернувшийся было Олег остановился. — Никто никуда не бежит.

Взяв нож, она перерезала пуповину и взяла на руки орущего малыша.

— Ты, Наташа, хотела ребенка? — посмотрела она на дочь. — Вот твой ребенок. Он — от Господа.

Наташа потеряла дар речи.

— Лидия Петровна, вы что? — покачал головой Олег. — Милиция же сразу увидит, что женщина только что родила. Вы хотите сказать, что мы его взяли из дома малютки и попробуем усыновить?

— Ничего милиция не увидит, — не оборачиваясь, отозвалась Наташина мать. Она содрала уже с себя майку и заворачивала новорожденного. — Мы эту несчастную похороним. Наверняка женщина — пьянчужка какая-нибудь подзаборная. Посмотри на нее… Искать ее никто не будет. А из дома ребенка ты малыша никогда в жизни не заберешь. Никто тебе его не отдаст — ты же не работаешь! Возьми, Наташ… — И она протянула дочери сверток, в котором попискивал младенец.

— Нет, мать, как хочешь, а я в милицию иду, — заявил Иван Семенович, поднимаясь с коленей. — Ты, матушка моя, что-то не то говоришь.

— Хочешь дочери жизнь загубить? — повернулась к мужу Лидия Петровна, и тот остановился. — Свои детки у нее вряд ли будут. Из детдома большого брать — какого-то еще возьмешь? А здесь — сам бог дитя посылает, и ты его хочешь чужим людям! С ума ты сошел на старости лет или как?

— А мы-то ему кто? — не выдержал Олег. — Мы такие же чужие!

— Тебе что покойница перед смертью сказала? — негромко спросила Лидия Петровна. — Сказала — никому ребенка не отдавать. Значит, нет у нее никого.

— Наташа, да скажи ты ей! — воззвал Олег к жене.

Наташа даже не подняла голову. Перед глазами у нее промелькнуло странное видение — луна, но не желтая, а темно-серая, покачивающаяся над верхушками сосен. «Это хороший знак», — подумала Наташа, долгие годы носившая кулон — лунный камень, подаренный матерью. Она пристально рассматривала длинные рыжие волосики, пробивавшиеся на красной макушке. Глазок совсем не было видно, а вот ротик был — и жадно разевался, открывая две розовые полоски крохотных десен.

— Как котенок, — тихо проговорила она. — Его покормить скорее надо. Маленький мой… Тимоша…

Что отец и мать сделали с телом, Наташа долгое время не знала. И не интересовалась. Только потом мать рассказала ей, что хотели похоронить женщину на кладбище, но побоялись, что их увидят односельчане, — и отец вырыл яму недалеко от того места, где она умерла.

— Побоялись мы, Наташа, крест поставить — увидит кто, разроют могилу, проблем не оберешься, — говорила мать. — Скажут — вы же и убили. Я там рябинку посадила, над могилой, и хожу туда каждый день. В церкви отпевание заказала заочное, все сделала, как надо, и девятый день мы поминали с отцом, и сороковой, так что ты не беспокойся. Я одежду-то несчастной той осмотрела — отец твой не смог. Ничего у нее не было. Как с неба свалилась.

Мать не стала говорить Наташе, что еще долгое время она со страхом выискивала в новостях объявления о пропавшей женщине. Но так ничего и не услышала. Ни в Рязани, ни в окрестных селах не пропадала беременная женщина. «Бродяжка», — решила Лидия Петровна и успокоилась. Поначалу старалась каждый день выбирать часок, чтобы сходить помолиться на могиле, но постепенно ее визиты становились все реже и реже.

Наташа вернулась в город. Позвонила в детскую поликлинику. Позвонила в свою школу. К ее изумлению, никто особо не удивился — в школе все решили, что она до последнего скрывала беременность, а в поликлинике ее сначала грубо обругали за роды дома, а потом объяснили, где молочная кухня. Следующие полгода Наташа провела, как во сне, — между пеленками, кормлениями, убаюкиваниями ночью и снова пеленками. Мальчик был на редкость спокойный, но она все равно уставала неимоверно. Олег существовал параллельно, сам по себе, — в виде хмурого невыспавшегося мужчины, уходящего куда-то утром, и хмурого уставшего мужчины, появляющегося откуда-то вечером. Откуда брались деньги, Наташа не спрашивала — ей было неинтересно. Ей все было неинтересно, кроме Тимоши. Тимофея. Тимки. Она не замечала, что Олег становится все более молчаливым, что он не заглядывает по вечерам в детскую кроватку, не смеется над глупостями растущего малыша и никогда не берет Тима на руки. Она делала все за двоих и была совершенно счастлива. Иногда по ночам ей снилась та женщина — она смотрела, не щурясь, на солнце синими глазами, и лицо у нее было такое же спокойное, как после смерти. Но эти сны Наташу не волновали.

Когда Тимоше было около восьми месяцев, Олег предложил отдать ребенка в детский дом.

— Наташенька, милая, — чуть не плакал он, — не люблю я его, понимаешь? Для меня он — чужой ребенок, от какого-то чужого мужика. У него наверняка родители алкаши были! Ну ты хоть о генах его подумай, а?