Знак небес

— В нашей крови те гривны будут. Не видать князю с них счастья.

И снова откуда-то из дальнего ряда, обреченно-тоскливо:

— Ворон ворону…

Константин поморщился. Слушать такое было вдвойне неприятно именно потому, что он и впрямь собирался выпустить всех троих за выкуп. И не в деньгах тут было дело. Несколько тысяч гривен тоже на дороге не валяются, но главное заключалось в другом — что бы они ни натворили, но вся троица принадлежала к княжескому сословию, то есть стояла наособицу от прочих.

И вновь рязанского князя охватил острый приступ сожаления, что иначе никак. Разве что, пока они в его руках, придумать им какое-нибудь другое наказание? А какое? Порку публичную затеять? Нет, простому люду и такого зрелища устраивать тоже нельзя. Уж очень оно чревато в будущем самыми непредсказуемыми последствиями, в том числе и для самого Константина.

Но и просто так отпускать их совсем не хотелось. Чисто по-человечески не хотелось. Получался какой-то заколдованный круг. Константин обреченно вздохнул, сознавая свое бессилие. Оставалось лишь одно — хотя бы припугнуть. Для ума. Авось проникнутся на будущее. К тому же судилище в присутствии простых селян тоже само по себе унижение. Маловато, конечно, но хоть что-то. Так, Любим, получив еще ранее распоряжение, уже стоит рядышком с ними, публика в сборе, обвиняемые на месте, можно приступать.

— Для начала хочу узнать, что вы учинили самолично, собственными руками, — негромко произнес рязанский князь. — Сколько моих ратников убил каждый, сколько простых смердов спровадил на тот свет, — начал он неспешно перечислять, давая время Любиму.

Дружинник насторожился, словно вслушиваясь. Впрочем, почему «словно»? Он и впрямь слышал сейчас их мысли — дар берегини действовал безотказно. Пленные продолжали угрюмо молчать, но это не имело значения. Однако и спешить не следовало, а потому Константин выждал еще минуту, после чего указал на стоящего поближе к Любиму Всеволода Владимировича:

— Вот ты, к примеру, что скажешь?

— Сам поведаешь, княжич, али мне за тебя ответить? — степенно спросил Любим и, видя, что тот по-прежнему молчит, вздохнул. — Стало быть, мне за тебя. — И он приступил к перечню. — В селище Пеньки оный княжич двоих мужиков самолично срубил, да еще и похвалялся, что он получше прочих сабелькой володеет, а дабы речи его за пустую похвальбу не сочли, он третьему, коего уже в полон взяли, главу с одного удара с плеч снял. Будучи уже здесь, в Залесье, бабе одной тоже голову с плеч снес.

— Она сама на меня налетела, — вскинулся было обвиняемый.

— С мечом в руках? — невинно осведомился Константин.

— У нее когти как мечи. Вон, руку мне оцарапала до крови, — не зная, что еще сказать, выпалил Всеволод Владимирович, в качестве доказательства демонстрируя тыльную сторону левой ладони, на которой алели три розовые царапины.

— Ишь ты, — усмехнулся князь. — Знатные у тебя раны. За такие и впрямь отомстить надо, чтоб на будущее никому не повадно было. А мужиков зачем рубил, похваляясь? Или они тоже царапались?

— В горячке я был, в запале. Сам не ведаю, как получилось, — снова опустил тот голову.

— Не дело ты тут учинил, Константин Володимерович, — встрял Мстислав Глебович, стоявший в середине, и вновь досадливо сплюнул красную слюну. — Я князь, и ты князь. Почто смердов на суд собрал? Окуп назови, какой тебе нужен, а перед этим вели отвести в покои да накормить, а там и обговорим, сколь гривен тебе от моего отца Глеба Святославича надобно. А что вина у нас всех перед тобой — от того ни я, ни они и так не отрекаемся.

— Вина у вас, положим, в первую очередь не передо мною, а перед ними, — кивнул в сторону толпы Константин, — потому они тут и присутствуют. А про князей ты неверно сказал. Я-то таковым являюсь, а вот вы… В чем у вас от татей шатучих отличие, не скажешь?

Ответом было возмущенное молчание, которое Константин поспешил истолковать в выгодную для себя сторону.

— Не скажешь, — протянул он с укоризной. — А почему? Да потому, что ты и сам не ведаешь. Да и я этой разницы тоже что-то не наблюдаю, — вздохнул он сокрушенно.

— А отличка хотя бы в том, — угрюмо возразил Мстислав Глебович, — что мы тебе подсобить пришли, с христианскими намерениями — обратить в святую веру здешний народишко, кой закоснел уже в поганом язычестве. Нашумели, конечно, малость, но кто же виноват, что они слушать ничего не хотят, а заместо того за косы да за топоры хватаются. Поначалу-то думали всех миром в церкву загнать да окрестить заново, ан не так все вышло.

— Они идолищам поганым в лесу молятся! Я знаю где. И показать могу, — выпалил вынырнувший из-за его спины попик.

— А с тобой, божий человек, у нас отдельный разговор пойдет, — достаточно спокойно, почти ласково, пообещал Константин. Но была в той ласковости такая затаенная угроза, что уж лучше бы князь как-нибудь прикрикнул — все лишний пар из души бы выпустил. Нет, в себе удержал, а это намного хуже.