Знак небес

Первым сообразил Любим. Но оно и понятно — ему куда легче, чем прочим. Грубо ухватив за плечо стоящего подле него Всеволода Владимировича, он буквально поволок его за собой.

— Попомнят тебе это и мать моя, Свобода Кончаковна, и брат мой, Изяслав! — успел выкрикнуть князь, оборачиваясь на ходу.

Следом повели князя Мстислава.

— Жди оместников, рязанец, — угрюмо пообещал тот.

Последним двое дружинников Ивана под руки ухватили, у которого ноги подкосились. Юный князь до того перепугался, что лишь жалобно пискнул:

— Маманя!

А Константин, сделав вид, что совсем забыл, досадливо хлопнул себя по лбу, во всеуслышание пояснив, что, мол, совсем он запамятовал про веревки, которые все до единой забрал с собой его воевода. И как теперь без них? Ответа дожидаться не стал, принявшись вновь отдавать распоряжения, но на сей раз толпе. Указав на одного из стоящих, он потребовал:

— Имя?

— Бусля я, — растерянно ответил тот.

— Славное имечко, — одобрил Константин. — Ну давай, Бусля, подсобляй своему князю. Али ты не слыхал, что я сказал?

— Слыхал, — кивнул тот, продолжая оставаться на месте.

— А коль слыхал, чего застыл как пенек?! Говорю ж, что без веревок не повесишь, а их у меня нет.

— Дак я чего?

— Дак ты того, — передразнил его Константин. — Ну-ка живо беги в свою избу да разыщи какую-нибудь покрепче.

Бусля закивал и опрометью припустился к своей избе.

— Еще притащит негодную, — проворчал Константин и уткнул палец в стоявшего рядом с Буслей. — У тебя лик посмышленее, так что давай-ка и ты к себе сбегай. — Но едва тот сорвался с места, как князь, глядя ему вслед, негромко прокомментировал неуклюжий бег: — Эдак он не раньше морковкина заговенья вернется. Ну-ка давай…

Угомонился он, лишь отправив еще троих — одного за веревками, а еще четверых за лавками, потому что надо же на что-то поставить каждого из будущих висельников. Только после этого он пришел к выводу, что вроде бы все, кто был больше прочих возмущен поступком Мстислава Глебовича и настроен на расправу решительнее остальных, удалены. Но успокаиваться рано, и он, снова обернувшись назад, радостно изумился:

— Ба-а, а попа-то забыли. — И сразу же последовал приказ очередному дружиннику: — Давай-ка его к остальным. — Но едва отправил, как спохватился, и эдаким доверительным тоном, вновь обращаясь к толпе и как бы советуясь с нею: — Но ежели у него дорожка мимо церкви лежит, отчего бы ему не дать помолиться в ней напоследок, а?

Ему не ответили, но он и не ждал, хотя и согласно кивнул, словно и впрямь получил его.

— Правильно, пусть помолится. Да, наверное, и князьям тоже надо дать исповедаться. Оно конечно, как ни кайся, а если душа черна, ты ее и в церкви никогда не отмоешь, но хоть немного от коросты грехов очистится. Ну-ка, беги к ним да скажи, что князь дозволяет в церковь заглянуть и помолиться.

И предпоследний дружинник, стоящий подле него, повинуясь приказанию, проворно побежал догонять ведомых к лесной опушке князей. А вот оставшегося Константин отправил в прямо противоположную сторону, приказав разузнать, где там обоз с припасами, который хоть и изрядно отстал на пути сюда, но уже давно должен был подъехать. А если он прибыл, но возницы встали на противоположной околице, то пусть немедля пригонят все сани сюда. И опять к толпе, но на сей раз заговорщически:

— Мыслю, что мой воевода не преминул и пяток бочонков доброго медку с собой прихватить. Сдается мне, убыток невелик, коли к завтрашнему дню там на один меньше окажется, а?

На сей раз толпа уже не безмолвствовала, но одобрительно загудела. То, что и требовалось.

Князь улыбнулся, но сразу же посерьезнел, только теперь обратив внимание на кузнечиху, по-прежнему сидящую на снегу в пяти шагах от него. Ах ты ж досада! И как это она выскочила у него из головы? К тому же женщина даже не вытиралась. Сейчас ее заметят остальные, увидят кровь, струящуюся у нее из разбитых острым кованым носком княжеского сапога губ, и… начнется второй акт той же пьесы, а он свой запас выдумок практически исчерпал.

Оставалось одно — вновь сработать на упреждение.

Константин направился к Пудовке, на ходу проворно извлекая платок. Князь еще успел порадоваться, какой он молодец, что уже с год как повелел, чтобы во всех его штанах сделали карманы. Ерунда, конечно, но постоянно лазить в калиту, висящую на поясе, то бишь в средневековую борсетку, ему было как-то несподручно. Опять-таки в эти времена она была значительно более громоздкой и неудобной, чем в двадцатом веке, — замучаешься ковыряться. Да и непривычен был к борсеткам бывший учитель истории Константин Орешкин. Карман все-таки гораздо проще. Вот ныне он и пригодился.

Подойдя, он присел рядом на корточки, заботливо стер кровь с ее лица, сунул в руку платок и помог подняться.

— Загваздаю я его совсем, княже. Лучше уж снегом. Да оно и привычнее, — как-то беспомощно улыбнулась очнувшаяся от оцепенения кузнечиха и жалобно, почти по-детски протянула: — За что он меня так-то?