Знак убийцы, или Приговоренные грехом

– Нет-нет, я не проводил опытов над арестованными, не мучил их! Я просто работал в чужой лаборатории над своими опытами, а для тех, кто мне дал такую возможность, лишь оказывал услугу в виде подписи на справках о смерти тех, кто «нечаянно» вдруг умирал в страшных застенках. Моё имя было на слуху, поэтому документам с моей подписью верили безоговорочно… А Перницкий… Он был там главным… Когда я понял, что творю, попытался восстать против этого… Вот тогда меня и сослали сюда… Я смирился со своей участью, ведь здесь первоначально лечились люди, действительно страдающие тяжелыми недугами, но потом… А, что про это говорить!.. Если вы не такой, как они… А я почему-то верю, что не такой… Тогда вы поймете, что значит это «потом»… Больше мне добавить нечего… – Ковальский сел на стул, и теперь своей согбенной позой напоминал старую уставшую птицу.

– Вы помните хоть какие-нибудь фамилии тех людей, умерших в камерах НКВД?

– Ни одной! Я сразу тогда взял себе за правило не читать ни имен, ни фамилий… Таким образом я убаюкивал свою совесть…

– Да-а… – Андрей Ефимович не находил слов для оценки сделанного доктором признания. – Насколько я понял, вы не горите желанием возвратиться к прежней жизни? Я имею в виду институт и кафедру.

– Вы правильно поняли… Однажды совесть моя вышла из-под контроля, и теперь она убивает меня… Но статью напишите! Возможно, кто-нибудь заинтересуется этим местом и наведет здесь порядок, хотя бы ради того, чтобы по-настоящему страждущие исцеления люди могли приехать сюда. Тогда и мой честолюбивый нрав послужит торжеству жизни. Лишь на этом теперь и держится моя жизнь…

«Кому нужна твоя претенциозность теперь? Раньше следовало очищать свои помыслы» – досадливо подумал Дубовик, а вслух добавил:

– К сожалению, зачастую, раскаяние приходит, когда трудно что-либо изменить… Но попытка заслуживает уважения…

В кабинете надолго воцарилось тяжелое молчание.

Доктор сидел в прежней позе, будто даже не дыша.

Андрей Ефимович боролся со своими коллизиями: Ковальского хотелось пожалеть и в то же время больно ударить словами, но, в конце концов, он решил, что этот старый человек вкусил «всех благ» полной чашей…

– Справки о смерти четверых мужчин, о которых все здесь трещат, тоже вы подписали? И о смерти девочки?

Ковальский лишь едва качнул головой, что можно было расценить и как признание, и как отрицание. Да и значения это уже не имело…

Говорить больше не хотелось, и Дубовик коротко попрощавшись и пообещав не раскрывать никому, содержание их беседы, ушел.

Глава 17

Среди ночи все обитатели второго этажа были разбужены громкими криками.

Выйдя в коридор, заспанные отдыхающие увидели, как полуголый Эдуард Шпанагель истерично кричал на Руфину Яковлевну:

– Вы обязаны всё проверить! Я не пьяный! Да, я вчера выпил, но это не даёт вам права обвинять меня в неадекватном поведении. Я сам лично, вот этими глазами, – он постучал по глазницам пальцами, – видел, как одна из завитушек на стене отодвинулась! Если вы не верите мне, идите, идите и посмотрите! И шум я слышал за стеной! Там кто-то был! – Эдуард ринулся в раскрытую дверь своего номера, увлекая за собой администраторшу, а заодно и любопытных соседей.

Дубовик с Герасюком, молча, переглянулись и двинулись следом за всеми.

В номере Шпанагель стучал кулаком по стене за камином и тыкал пальцем в небольшой овальный медальон, который в группе с другими деталями украшал часть стены.

– Вот эта штучка, вот, вот! Она отодвинулась, а за ней черная дырка! Попробуйте, отодвиньте!

– Ну, хорошо-хорошо! Я попробую! – Руфина Яковлевна обхватила пальцами медальон и попыталась его сдвинуть с места. – Не получается! – она оглянулась на толпившихся в дверях отдыхающих, насмешливо подмигнула и спросила: – Товарищи, может быть, кто-то из вас попробует?

Товарищи, тоже подмигивая и перекидываясь колкими замечаниями в адрес хозяина номера, стали расходится.

Остались лишь Дубовик с Герасюком.

К стене ни один из них не подошел, но они постарались успокоить Эдуарда.

Руфина Яковлевна, видя, что Шпанагель в надёжных руках, удалилась к себе.

Эдуард сел на кровать, вмиг превратившись в сдутый шар. Сиплым голосом он произнес:

– Я понял!.. Я всё понял: меня хотели убить! Да-да, как тех, пятерых! – голос его зазвучал звонче, и уже с прежними истерическими нотками Шпанагель заверещал: – Я, как и они, весь, с головы до ног, облит дерьмом! Мы же все здесь дерьмо! Пьяницы и развратники! Над нами над всеми висит Дамоклов меч! – по щекам мужчины потекли крупные слёзы. – Если вы думаете, что вы спасётесь, то вот вам!.. – он показал трясущейся рукой кукиш. – Что вы стоите, как вкопанные! Делайте что-нибудь! – рыдания его переросли в вой.

– Ну, что Петр Леонидович? Сделаем? – и Дубовик с такой силой залепил Эдуарду оплеуху, что тот отлетел к стене, ударившись об неё головой, но, как ни странно, тут же замолчал.

– А теперь послушай, грешник! Сейчас ты ляжешь спать, а утром пойдёшь к доктору и попросишь помочь тебе в лечении от алкоголизма. Поверь – поможет! Может, ещё успеешь пожить, как человек.

В коридоре Герасюк тихо проговорил: