Знаменитость

– Мне проще. Я им еще могу пригодиться, а ты для них – помеха, как кость в горле. Может Василич организует какие-нибудь гастроли? Закатиться куда-нибудь подальше от столиц? Убудет, разве от меня, если еще разок спою: «Взял я фрайера на гоп»? Ну, может не раз, а несколько раз еще спою? Каждый должен делать то, что умеет. Наверное, это судьба моя – петь блат. А против судьбы идти… Какая разница, что петь, лишь бы платили, – вздохнул он, натягивая на себя мятую простыню.

Но это было вчера. А уже сегодня по его милости я отстал от поезда. Без денег, без еды и без малейшей надежды купить билет на следующий поезд. Но, что самое удивительное – это меня не сильно волновало.

– Хоть свежим воздухом теперь дышим, а то парились бы там, в вагоне? – пошутил Алеша, повернувшись на лавочке.

– Ну, и как мы теперь доедем до Ленинграда? – спросил я.

– Электричками… Пересаживаясь с одной на другую. Тут уже не очень далеко,– предложил Алеша и оживился. – Я сам знаю людей, которые вот так на электричках с пересадками добираются за свои футбольные команды болеть из Москвы в Киев или из Питера в Москву. Только надо чекушку взять? Выпьем «стременную», чтобы в Питер успеть? В магазинчике, где кефир, там водка есть, я видел… Два рубля ведь еще осталось?

И я неожиданно согласился. Пошарив в карманах, я насчитал бумажный рубль и еще один – мелочью.

Через час мы уже сидели на жестких лавочках пригородной электрички, которая, конечно, везла нас не прямо до Ленинграда, но приближала к конечной точке путешествия. Обломки «Стратакастера» Алеша взгромоздил наверх, на маленькую полочку для ручного багажа. Сигарет у нас осталось всего одна на двоих, к тому же Алеша был вынужден периодически прятать босые ступни под лавку от людских взглядов, его одесские сандалии уехали вместе с поездом. Однако, настроение у нас было уже не плохим. Во-первых, мы все-таки ехали. Во-вторых, мы только что на лавочке отхлебнули водки из горлышка маленькой бутылки, и алкоголь в крови начал оказывать свое веселящее действо. К тому же еще пара глотков оставалась на донышке бутылки в кармане моего пиджака.

– Отлично доедем! – убеждал Алеша. – «Москва-Петушки» читал? Отличная вещь, самиздатовская. Там про то, как на электричках ездить все рассказано. Нам тут осталось километров триста-четыреста… За сутки точно одолеем! И успеешь ты на свой пароход на Севера! А там ту-ту!

Двери в вагон разъехались. Зашли трое детей. Один подросток лет четырнадцати и двое пацанов помладше. Чуть замявшись при входе, они выстроились в ряд и, затянув песню, медленно пошли по проходу.

– Разлука, ты разлука! Чужая сторона-а-а! – гнусаво выводил тонким голосом старший подросток.

Еще один поменьше подпевал, явно робея и еле слышно. Третий молчал, но шел, вытянув вперед руку и мелко моргая одним глазом, неправдоподобно симулируя слепоту. В протянутой руке он держал маленькую фуражку, которую поворачивал к пассажирам всякий раз, когда побирушки проходили мимо скамеек, которые не пустовали. Выглядели они неопрятно, похоже, что специально изваляли одежду в пыли. У младшего под носом висела внушительная сопля.

Подавали мальчишкам неважно. Да и пение их отдавало вымогательством. Настолько паршиво они пели, что хотелось одного – лишь бы поскорее убрались в другой вагон. Пару мелких монеток – по копейке, или две – вынули из кошельков только сердобольные старушки. А люди среднего возраста больше отворачивались.

– Смотри, Серега, вот тоже особая разновидность блатной песни, – разволновался Алеша. – Сиротская песня. «Блатняк» он ведь очень разный. Я больше всегда любил кабацкие песни, типа «Мурки». Дворовый городской романс. А есть ведь вообще тюремный и лагерный фольклор. Это не люблю, совсем беспросветные они. А сейчас ты слышишь типичную песню беспризорников. Она на то и рассчитана, чтобы милостыню просить, разжалобить публику. Мотив под детские голоса заточен. Только устарела сильно…

Троица маленьких попрошаек приближалась к нам, вразнобой фальшивя свою «Разлуку». Я полез в карман за последними копейками.

– Погоди! – остановил меня Алеша. – Ну, кто так поет! Кто так мямлит!? – грозно остановил он пацанов, выхватывая протянутую к нам фуражку с их жалкой добычей.

– Дяденька, отдай! – взвыли младшие, пытаясь схватить свое имущество обратно.

Алеша даже встал во весь рост, чтобы возвышаться над ними.

– Так, сейчас посмотрим. Одна, две, четыре копейки… И это все?!..

– Ты, гандон! – грубо заявил старший, который только что пел. – Сейчас наши придут – кровью умоешься!.. Отдай!

– Садись! – велел Алеша, не обращая внимания на несбыточную угрозу, и чуть не силой усаживая мальчишек на пустую скамью напротив нас. – Ну, кто так поет!.. Нужны здесь кому ваши «пташки канарейки так жалобно поют»… – при этом он еще мастерски манипулировал кепочкой с мелочью, тщательно уводя и прикрывая ее, чтобы ни у одного из пацанов, подстерегавших момент выхватить обратно свою скудную добычу, не возникло такой возможности. – Понравиться людям надо, переживать их заставить, а вы фальшивите и надоедаете, вот вам и подают гроши – лишь бы поскорее ушли…