Знамя над рейхстагом

День догорал. Нас клонило в сон, сказывалось напряжение предыдущих ночей. Сейчас мы с наслаждением предвкушали возможность спокойно поспать до утра. Таня стелила мне и Максимову. В этот момент в горницу вошел взволнованный майор Муравьев — помощник начальника связи по радио.

— Товарищ полковник, разрешите доложить! Ваш хозяин порезал все наши антенны и телефонные провода.

— Как так? Не может быть!

— Точно. Лично проверил.

Мгновенно пропало всякое желание спать. «Неужто готовится диверсия? мелькнуло в голове. — А что? Разве мы знаем эту семью? Улыбки улыбками, а кто может поручиться, что она не связана с немцами?»

— Ладно, сейчас разберемся, — и я попросил позвать хозяина в комнату. Он вошел испуганный и недоумевающий.

— Вы резали провода?

— Да, конечно… У меня приемник. Есть советский приказ. Я старался выполнить…

Эта несвязная речь не очень развитого человека — Таня была куда живее умом, чем ее муж, — напомнила мне о приказе, который вывешивался во всех населенных пунктах, куда входили наши части. Приказ от имени советского командования запрещал населению, в силу военной необходимости, пользоваться радиопередающими и приемными устройствами и предлагал убрать все антенны.

— Приказ был, — сказал я строго, — но при чём тут наши прохода?

— Немцы запрещали иметь радио, — растерянно бормотал мужчина. — Они ушли, я сразу же достал приемник, установил. Потом пришли ваши. Повесили приказ. Я, как узнал, что надо резать антенны, — сразу в сад. А там много проводов. Я хотел как лучше…

Таня молча, с окаменевшим лицом слушала весь этот разговор. Потом вдруг разразилась рыданиями:

— Поверьте, он не нарочно! Он, как всегда, не разобрался до конца… Он хороший, честный работник, но не очень… не очень сообразительный! Не надо его расстреливать!

— Да мы и не собираемся, — успокоил я ее. — А вот разобраться разберемся. Если он на в чем не виноват, ничего ему и не будет.

Через час Муравьев доложил:

— Разобрались, товарищ полковник. Хозяин злого умысла не имел. Запутался в огуречных плетях и пошел шуровать…

Успокоенные, мы уснули крепким, сладким сном. Рано утром Таня напоила нас в дорогу молоком.

— Как я вчера напугалась, ужас! — смущенно призналась она. — Думала, расстреляете моего мужа… А наше желание, товарищ полковник, я выполнила. Была у соседей. Все очень довольны вашими солдатами. Никого они не обижают. И свои военные дела делают очень аккуратно — огородов не топчут, деревья берегут.

Еще бы! Большинство наших бойцов сами в недалеком прошлом были колхозниками, крестьянствовали, и уважение к сельскому труду у них хранилось крепко. И каждый готов был не то чтобы разрушить что-нибудь, а, наоборот, помочь по хозяйству латышским семьям. Война вовлекла людей в неумолимый круговорот, выход из которого имелся один: победить, сохранить свой строй, свою власть, свои права. Все остальное было за гранью жизни. И они воевали как лучшие в мире солдаты. Но страшный, кровавый труд войны не приносил душевной радости русскому человеку. И, попадая на короткий постой в село, он давал выход сладкому томлению по крестьянской работе.

Мы вышли на крыльцо. Здесь собралась группа латышей

— Спасибо! Спасибо вам! — разом заговорили они. — Наконец-то избавили, нас от этих псов. Желаем вам скорой победы, военного счастья!

— Фашисты сюда не вернутся, — заверил я их. — Можете трудиться спокойно. Скоро им совсем придет конец. Видите, не с пустыми руками мы на запад идем.

По улице, поднимая пыль, проходили грозно рычавшие танки. Попрощавшись с хозяевами, мы сели в машины и поехали догонять колонну, направлявшуюся в сторону населенного пункта Кауната.

Между двух озер

К утру 22 июля дорога, по которой продвигались основные силы дивизии, привела нас в Малоховку — деревеньку, расположенную близ двух озер. Одно из них по отношению к другому было вдвое большим. Названий водоемов на карте не было. Для удобства мы окрестили их Верхним и Нижним.

Противник откатывался так поспешно, что нам не удавалось вступить с ним в соприкосновение. Несколько раз немецкая авиация пыталась бомбить наши колонны, но безуспешно. Видно, и летчики у гитлеровцев стали не те, что были в сорок первом — сорок втором годах. Опытных асов либо погребла русская земля, либо приняли лагеря военнопленных. Самолеты водила главным образом молодежь.