Знание-сила, 2000 № 11 (881)

Меняющаяся историческая обстановка и новые запросы общества русского средневековья вынуждали авторов перерабатывать одни и те же тексты, коренным образом меняя аранжировку сюжета. И все это, используя одни и те же изобразительные средства и даже одних и тех же героев. Вот почему, рассматривая «Слово» в качестве исторического источника, следует помнить, что мы имеем дело с текстом не XII, а уже XV века, в котором только отчасти сохранились фрагменты произведений поэтов XI и XII веков. И это не так грустно, как может показаться на первый взгляд, если рассматривать ситуацию с точки зрения не потерь, а находок. В самом деле, если учесть, что для нас безвозвратно погибли не только тексты, но даже возможность представить многообразие литературных явлений Древней Руси, то в тексте «Слова» до нас дошли пласты творчества трех поэтов, оказавших огромное влияние на развитие последующей русской литературы вплоть до наших дней.

Скорее всего, двое из них так навсегда и останутся для нас безымянными, если только не будет обнаружен список, в котором сохранились их имена. Однако рассчитывать на такую удачу не приходится, а все другие попытки «вычислить» автора «Слова», то есть текста конца XII века, на мой взгляд, – откровенная спекуляция. Совсем иначе обстоит дело с Бояном. Мы не только знаем его имя, но имеем реальную возможность познакомиться с фрагментами его творчества, вычленяя и реконструируя их на основании текста «Слова». И значение таких реконструкций много больше, чем только обретение «кирпичиков», из которых складывалась поэма XII века.

Во-первых, использование автором «Слова» произведений Бояна в таком объеме позволяет раз и навсегда покончить с мифом о «гусляре- скоморохе», каким традииионно представляют этого поэта литературоведы, а вместе с тем и о так называемой дружинной поэзии, поскольку здесь перед нами предстают фрагменты профессионально организованного поэтического текста, то есть собственно литературы, не позволяющей дальше говорить о «фольклоре», «устной (?) литературе Киевской Руси» и прочих благоглупостях.

Раз и навсегда теперь можно сказать, что городская культура Киевской Руси была адекватна городской культуре Византии и Западной Европы, а ее литература была представлена не только церковными произведениями, но и такими светскими жанрами, как повесть, поэма («песня»), фаблио и другими. К этому можно добавить развитую музыкальную культуру (вспомним изображение играющих органистов на фресках киевской Софии) и театр, о наличии которого свидетельствует живой диалог 1зака и Кончака в том же «Слове» или обращение Игоря к реке Донцу и т.д.

Во-вторых, отсчет истории светской русской литературы теперь следует вести не от проблематичного «Даниила Заточника» или безымянного автора «Слова о полку Игореве», то есть с середины или конца XII века, а со второй половины XI века, с того времени, которое дало Руси митрополита Иллариона и «ученика Феодосия», в котором мы привыкли видеть нашего первого летописца. Теперь рядом с ними встает Боян как представитель светской поэзии и литературы, чье историческое существование отмечено известной записью о продаже «земли Боя новой» на стене киевской Софии.

Наконец, и это мне представляется столь же важнм, решение основной загадки «Слова» – его хронологической двуслойности и «двуязычия», выразившегося в чередовании прозы и ритмических фрагментов, – позволяет вывести этот замечательный памятник истории и литературы из ранга «гениальности» и «исключительности», ограждавших его текст глухой стеной «неприкасаемости». Последнее совершенно необходимо, чтобы начать его научное изучение с гипотетическими реконструкциями, выяснением противоречий и всем тем текстологическим и источниковедческим анализом, в процессе которого дозволены любые сомнения, высказываемые публично для обсуждения, и, наоборот, исключены какие бы то ни было запреты на гипотезу.

Определив кардинальные вопросы подхода к тексту «Слова о полку Игореве», можно видеть, что все остальные его загадки и противоречия являются только следствиями этих основных. Знаменитый «сон Святослава», на самом деле, был заимствован поэтом конца XII века у Бояна, который рассказывал о смерти Святослава Яроелавича и о тех драмах, которые суждено пережить в результате смерти этого князя его детям – Глебу, Олегу, Роману, Святославу, а вместе с ними и всей Русской земле, охваченной огнем междоусобиц последних десятилетий XI века.

Насколько широко черпал из произведений Бояна его последователь, можно видеть по известной коллизии с двумя солнечными затмениями в поэме – перед выходом в поход и затем на марше. Если второе затмение подтверждается астрономически, то первое оказывается связано с текстом Бояна, поскольку произошло в 1089 году, предваряя выступление из Тмутаракани того самого «красного Романа Святославлича», которого безо всякой нужды называет автор «Слова», рассказывая читателям о Бояне.