Золоченые

– Ну, не стоит сантиментов, – фыркает Белорукая. – Если действительно благодарны, покажите это на поле боя.

– О, мы покажем, – обещает Адвапа. – Определенно покажем.

Белорукая хмыкает и отворачивается, а я продолжаю за ней наблюдать, все еще не зная, что и думать.

* * *

Когда позже вечером заканчиваются занятия, мы с Белкалис остаемся убирать оружие. Мы чистим его до блеска после каждой тренировки, и сегодня наш черед. Мечи, как обычно, грязные, поэтому их приходится тщательно вымачивать в царской водке, а затем оттирать золотистую пролитую кровь.

Я еще более рьяно занимаюсь делом, голова аж пылает от всего, что я узнала. Белорукая освободила нас от Права казни и дала возможность сражаться. Как она и обещала, мы – жемчужины императора и менее чем через два месяца отправимся на бой, дабы раз и навсегда избавить Отеру от смертовизгов. Белорукая раз за разом доказывает, что она человек слова.

Так почему же мне настолько не по себе?

Закончив полировать мечи в оружейной, я поворачиваюсь к Белкалис. Она готовит еще царской водки, смешивает химический раствор, а в глазах – тревога. Как правило, я просто оставляла ее наедине с собственными мыслями, но сегодня слишком странный день. Мне нужно с кем-то поговорить.

– Ты можешь поверить, что все время за этим стояла Белорукая? – спрашиваю я, надеясь завязать разговор, и подхожу ближе. – Какой же подарок судьбы, что она появилась. Родись мы всего на год раньше, нас бы уже казнили.

– Подарок судьбы? – Слова сочатся с губ Белкалис, будто кислота. – Бывает ли такое вообще для нашего рода?

Я вдруг замечаю, что она вся дрожит, каждый ее мускул пропитан едва сдерживаемым гневом. Пусть Белкалис редко говорит о прошлом, я знаю: до того, как попасть сюда, ей жилось ужасно. Даже хуже, чем было мне в подвале храма. Настолько страшно, что, по меньшей мере, раз в пару недель Белкалис просыпается с криком, и в ней бурлят постоянные, нескончаемые боль и ярость.

– То, что случилось с тобой… то, что случилось со мной… все это нас меняет, – продолжает Белкалис. – Меняет самым коренным образом. Император и его люди используют Белорукую и остальных кармоко, чтобы превратить нас в воинов – они даже могут дать нам отпущение греха, – однако они никогда не изменят того, что уже с нами сделали. Никогда не сотрут те ужасы, которые с нами творили.

Золото на полу… взгляд отца…

Воспоминание о пытках накатывает, прежде чем я успеваю его отвергнуть вместе со знакомой тяжестью. Вновь выходят из тени те самые боль и унижение.

Последние месяцы я так самоотверженно превращала себя в маленького идеального воина. Неужели я и правда думала, что все это позади? Что я смогу простить и забыть все вот так просто?

Если бы не Белорукая, я бы до сих пор сидела в том подвале, а старейшины, пользуясь моим незнанием, моим отчаянием, чтобы я оставалась покорна, все продолжали бы чинить зверства, которые объявляли благочестием. Осознание приходит самой настоящей пощечиной, а следом еще одно.

– Моя память уже не та, что раньше, – шепчу я, глядя на Белкалис. В кои-то веки я позволяю себе ощутить боль, которая свивается внутри тугим узлом, которую я так часто подавляю в попытке притвориться, что со мной все хорошо. – У меня была отличная память, но с тех пор, как я попала в подвал, я забываю разные мелочи. Например, лицо отца… все, что я теперь о нем помню, – это выражение его лица, когда он меня обезглавил в том подвале. А сами черты, улыбку… больше не помню.

Это осознание столь ужасно, столь сокрушительно, что я хватаю ртом воздух, пытаясь собраться с силами, чтобы выстоять против него.

– Понимаю, он поступил плохо, но он мой отец. Единственный, которого я знаю, по крайней мере. Были же хорошие времена… прежде… А теперь всякий раз, как я пытаюсь его вспомнить, лицо ускользает. – Я опускаю взгляд и с удивлением замечаю слезы в собственных глазах. – Все воспоминания до того… они просто утекают, как песок сквозь пальцы.

Я снова поднимаю взгляд.

– Поэтому я сегодня так легко позабыла о гневе? Обо всем, через что я прошла?

– Когда все случилось, мне было тринадцать, – тихо говорит Белкалис, повернувшись ко мне. – Резала лук и попала по пальцу. Представляешь, как глупо? Девочкам не положено играть с ножами, сама знаешь… Отец увидел золото и тут же понял, в чем дело. Он, видишь ли, был жрецом. Решил, что это все воля Ойомо, раз кровь проявилась в столь юном возрасте – это знак того, что меня предполагается пощадить. И вот он попросил своего брата из Гар-Калгарас помочь мне скрыться в городе, чтобы не пришлось проходить Ритуал Чистоты. Отец доверял брату, любил его… тот был аптекарем, хорошим человеком, помогал людям.

Белкалис издает короткий, горький смешок.

– Не прошло и месяца, как «хороший человек» продал меня в бордель. Но это он, видишь ли, сделал зря.

Как только владельцы увидели золотую кровь и поняли, что она вполне настоящая, его сразу прикончили, чтобы он однажды не привел к ним джату, случайно или нет. А потом стали предлагать меня самым… особым клиентам. Тем, кому нравилось причинять боль детям, нравилось смотреть, как дети кричат.