Золоченые

Но он продолжает молчать. После всего, что случилось, его упрямство приводит меня в бешенство.

– Говори! – приказываю я, примешивая к голосу силу.

Трещотка вздрагивает, распахивает глаза шире, открывает рот, но оттуда не исходит ни звука. Ни слова. Как будто что-то заставляет их застрять в горле, не дает вырваться наружу. Подхожу ближе – ближе, чем когда-либо за все месяцы здесь, в Варту-Бера, – и вот тогда чувствую его снова: приторно-сладкий запах от его шипов и шкуры. Синецвет, крошечный синий цветок, который матроны иногда съедают, чтобы позабыть о печалях.

Понимание обрушивается волной. Трещотку опаивают. И всех остальных смертовизгов лагеря Варту-Бера тоже.

Вот почему они такие грубые, неумные по сравнению с теми, кто обитает на воле. Кармоко и помощницы держат их в этом состоянии, и в кои-то веки мне не нужно спрашивать почему. У всех, кто трудится в Варту-Бера, есть простая цель: сохранять нам жизнь достаточно долго, чтобы мы выступили в поход. С необузданными смертовизгами слишком уж трудно справиться, особенно для наивных, необученных неофиток, только что обреченных на гибель Ритуалом Чистоты.

Поэтому смертовизгов опаивают наркотиком и делают послушными.

Трещотка – такой же инструмент, как и все мы, пешка в подготовке к походу. Он не то чтобы не хотел со мной говорить, он не может.

Я киваю, отступая от клетки.

– Мои извинения, Трещотка, – произношу я, направляясь к выходу из пещеры. – Я сожалею о том, что мы с тобой делаем.

– И что же именно мы с ним делаем?

Чуть не ахаю от неожиданности, когда из тени появляется Кейта.

– Кейта! Что ты тут делаешь?

– Тебя ищу. Ты меня избегаешь.

Не совсем так. Я избегаю всех, слишком напуганная своими открытиями во время последней охоты, чтобы обременить ими кого-то еще.

Все мое нутро сжимается, когда Кейта подходит ближе, его глаза мягко поблескивают в темноте. Я уже несколько дней не разговаривала с ним по душам, а не обнимала его, как мне кажется, еще дольше. Все, чего я хочу, это ощутить на себе его руки. Но я не могу этого допустить, не сейчас, когда я в таком состоянии. Ведь тогда я все ему выложу, и уже не будет пути назад. Кейта окажется втянутым в паутину Белорукой, и кто знает, к какому гибельному пути это приведет.

– Что случилось на охоте? – спрашивает Кейта. – Почему ты мне не рассказываешь?

Я поднимаю на него взгляд, не зная, как ответить.

Наконец, я вздыхаю.

– Пойдем на воздух, – говорю я.

В итоге мы, как всегда, оказываемся возле нашей нистрии. Снаружи уже стемнело, на Варту-Бера быстро опускается ночь. Возвращаются последние несколько человек, отставших от строя во время пробежки. Добравшись до дерева, Кейта усаживается между корнями, похлопывает по месту рядом с собой.

Я неохотно опускаюсь рядом и сижу на взводе, пока Кейта не притягивает меня к себе. Его рука ложится мне на плечи теплом, спокойствием. Он прижимается к моему лбу своим, и я закрываю глаза, вдыхая его мускусный запах. Пусть все пройдет хорошо, мысленно молюсь я.

– Ты можешь рассказать мне что угодно, Дека, – шепчет Кейта.

Его губы так близко, что если я наклонюсь еще чуть-чуть, они коснутся моих.

Я отстраняюсь.

– Есть вещи, рассказывать о которых слишком опасно. Сам всегда это повторяешь.

Кейта напрягается, а когда он пытается поймать мой взгляд, в его глазах светится беспокойство.

– Если опасность грозит тебе, я хочу ее разделить. Мы напарники, ты помнишь?

Я, кивнув, утыкаюсь лицом ему в шею.

– А если я услышала такое, чего не должно быть? – бормочу я. – Что, если я услышала то, что перевернет все, что мы знали? Может, даже все уничтожит?

– Ты про смертовизгов, не так ли? – Кейта приподнимает мою голову за подбородок, чтобы я посмотрела ему в глаза. – Что ты слышала, Дека?

Я отвожу взгляд.

– По-моему, я слышала.

– И что ты, по-твоему, слышала?

– По-моему, я слышала, как смертовизг разговаривал, – выдавливаю я. – Не на отеранском или любом другом человеческом языке, но я его понимала. Так же легко, как тебя.

– Что он говорил? – спрашивает Кейта вдруг охрипшим голосом.

Я сглатываю.

– Изменница, – шепчу. – Он назвал меня Изменницей.

Кейта напрягается еще сильней – если это вообще возможно.

– Почему он так сказал?

– Не знаю. – Ложь легко соскальзывает с губ. – Я уже ничего не знаю.

– Ты кому-нибудь еще рассказывала?

Я быстро качаю головой.

Кейта с облегчением кивает, затем смотрит на меня совершенно серьезно.

– Никогда больше об этом не говори. Никогда, Дека. И с ними не пытайся заговаривать.

Едва я открываю рот, чтобы возразить, Кейта вздыхает.

– Ты повелеваешь смертовизгами, Дека. А чтобы еще их понимать, чтобы они тебе отвечали… такая сила способна перевернуть естественный порядок. Из-за таких вещей люди убивают. Из-за таких вещей люди погибают. И ты можешь погибнуть. Никогда не забывай, Дека, что ты в первую очередь – алаки, потому что заверяю тебя, никто другой этого не забудет.

Меня прошибает холодный пот, сердце колотится так быстро, что дрожит все тело. Кейта повторяет слова Белорукой, то же самое, о чем я думала уже тысячу раз.

– Ты прав. Я больше не буду об этом говорить. И я больше не стану говорить с ними.