По правде говоря, я надеялся на более приятную жизнь. Даже когда я мечтал добраться, в некотором дивном и неопределенном будущем, до подлинной славы, я надеялся, что на пути меня ждет больше доброты. Я не понимал, что Сцилла и Харибда, два чудища, между которыми корабль Одиссея должен был проскочить Мессинский пролив – одно “объясняется” как гигантская скала, другое как яростный водоворот, – символизируют, с одной стороны, людей (те скалы, на которых мы разбиваемся), а с другой – темный вихрь внутри каждого из нас (он затягивает в бездну, и мы тонем).
Теперь, когда мой фильм “Золотой дом” закончен и вот-вот отправится в фестивальный путь – после десяти без малого лет подготовки, после переворота в моей личной жизни под конец этой истории, кажется чудом, что я сумел завершить фильм, и мне следует записать то, чему я научился в процессе. Насчет кинобизнеса я узнал, во‑первых, что если человек с деньгами говорит тебе: “Мне нравится этот проект. Я в него
Мы все – айсберги. Не потому что холодные, а потому что большая часть скрыта под водой и эта скрытая часть способна затопить “Титаник”.
В те дни после расстрела на Хеллоуин я большую часть времени проводил в Саду, готовый помочь Голденам, какие бы мои услуги им ни понадобились. С согласия Сучитры я несколько ночей в неделю оставался ночевать у мистера У Лну Фну. Он так и не сдал бывшую мою комнату и говорил, что рад иметь компанию в “ужасное время, ужасное время”. Что же касается моей Сучитры, в эти последние дни перед всеобщим голосованием она работала в студии примерно двадцать часов в сутки, резала и склеивала кадры фильма, который собирались использовать в кампании кандидата от демократов: Сучитра была одним из самых активных членов группы “Женщины в СМИ”, которая предложила команде кандидата свои профессиональные услуги. Она признавалась, что очень устала, перегружена, порой немножко падает духом, и мне, вероятно, следовало бы понять, что причина тут главным образом во мне. А я торчал в Саду не только из альтруистических побуждений, но и повинуясь чуть ли не хищническому инстинкту, острому чутью, говорившему мне, что история, которую я собирался рассказать, вот-вот подарит мне то откровение, которого до сих пор недоставало, и я лежал в засаде и дожидался, прятался в кустах Сада, словно голодный лев в высокой траве под акацией в африканской саванне, вот-вот мимо пробежит моя добыча. Мне в голову не приходило, хотя, казалось бы, рассказ мой уже был заполнен смертями, что передо мной развернется еще и криминальный сюжет об убийстве. Это Вито Тальябуэ первым навел меня на мысль: быть может, Нерон Голден страдает не только от постепенно прогрессирующей старческой деменции – вполне вероятно, что жена потихоньку малыми дозами травит его ядом.
Жизнь в Саду всегда немножко напоминала “Окно во двор” Хичкока. Каждый присматривал за каждым, все мы отчетливо и ярко выступали на фоне своих окон, словно на миниатюрных экранах внутри большего экрана, мы разыгрывали свои драмы наперекрест, для соседей, как если бы актеры кино могли одновременно смотреть другие фильмы и актеры из этих фильмов наблюдать за ними. Герой “Окна во двор” Джеймс Стюарт жил неподалеку от нас, на вымышленной Западной Девятой улице, номер 125, чему в реальной мире соответствует дом 125 по Кристофер-стрит, это и есть Девятая улица к западу от Шестой авеню, однако Сады для такого замысла подходили ничуть не хуже. Я собирался ввести в законченный фильм несколько жителей Сада, обдуманный
– Пссст!
Я резко остановился, брови у меня взлетели до линии волос.
– Простите, – сказал я, желая поскорее в этом разобраться, – вы только что в самом деле сказали “пссст”?