Золотой капкан

Кукольников оглянулся, вопросительно посмотрел на поручика. Тот стоял, широко расставив ноги и, набычившись, с вызовом глядел на него.

– Поручик?..

– Ротмистр! Хриплый, каркающий голос Деревянова подрагивал, клокотал.

– В конечном итоге мне плевать на наши взаимоотношения. Придет время, и мы помашем друг другу ручкой. Я готов… да, я готов принести извинения за свою несдержанность, но! – Он сорвался на крик. – Но я не желаю больше терпеть выходки вашего графа! Не желаю, черт меня дери!!!

– Смею вас уверить, что граф в такой же мере мой, как и ваш, – поняв, куда гнет Деревянов, внутренне расслабился ротмистр.

– Как бы не так! – вскинулся Деревянов. Но затем немного поуспокоился и продолжил:

– Ладно, не в этом дело. Мне надоело ковыряться здесь, в грязи, в ледяной воде, тогда как их благородие граф, голубая кровь… – Он скверно выругался, – изволят косточки на солнышке парить. Надоело! Да еще и под присмотром Христони, который здесь был бы гораздо нужней.

– Что вы предлагаете?

– Ай-яй, вы не поняли, ротмистр? – съехидничал Деревянов. – Или пусть помогает нам, или!.. Он резко рубанул ладонью сверху вниз.

Кукольников засмеялся. Странно было слышать этот смех, напоминавший квохтанье наседки и вырывавшийся сквозь плотно сжатые губы. При этом лицо ротмистра оставалось неподвижным, и только рябь морщин пробежала по щекам и скопилась возле глаз.

Деревянов опешил. Он ожидал чего угодно, только не этого. За время их довольно продолжительного знакомства поручик ни разу не видел даже подобия улыбки на безжизненной, словно не раскрашенная маска из папье-маше, физиономии ротмистра. Поэтому, вместо того, чтобы успокоиться при виде гримасы добродушия, которую пытался изобразить его бывший начальник контрразведки, Деревянов едва не потянулся к нагану, лежавшему во внутреннем кармане мундира. С ним он не расставался даже ночью (впрочем, так же, как и ротмистр со своими маузером) – от Кукольникова с его иезуитскими замашками (а о них поручик знал не понаслышке), можно было ждать любого подвоха.

– Всего-то… – добродушно сказал Кукольников.

Ротмистр заметил непроизвольное движение поручика к карману, где лежало оружие, и резко оборвал смех. Он видел Деревянова насквозь и понял причину его замешательства и недоумения.

– Всего-то… Согласен. Вы правы, поручик. Так будет лучше.

И, поудобней перехватив топор, он зашагал к кустарникам, не оборачиваясь на вздохнувшего с облегчением Деревянова.

Медведя ротмистр увидел лишь тогда, когда тот вымахнул ему навстречу из–за поваленного бурей древесного ствола, заваленного ветками и обломками сухостоя. Мгновенно сообразив, что достать маузер он не успеет, Кукольников метнул в зверя топор и со всех сил припустил обратно, на отмель. Лезвие топора только скользнуло по голове хищника, оставив лишь неглубокую кровоточащую царапину, что еще больше обозлило зверя. В несколько прыжков медведь настиг ротмистра и обрушил многопудовую тушу на тощую спину Кукольникова.

Дико закричав и обхватив голову руками, бывший жандарм, пожалуй, впервые в жизни познал страх перед неминуемой и такой страшной кончиной. Уже теряя сознание, он почувствовал, как когти хищника рвут его тело, но от смертельного ужаса даже не ощутил боли. А еще ротмистр услышал яростный вопль Деревянова и грохот выстрелов.

Глава 14

Абрам Меерзон лежал в постели, укутавшись до подбородка пуховым одеялом. Болезни в преклонном возрасте – дело само собой разумеющееся. И по идее, человек должен бы смириться с такой, не очень приятной, неизбежностью. Но подвижный, несмотря на годы, как ртутный шарик, старый гравер переживал свое беспомощное состояние очень остро.

Савин заявился к нему под вечер, после того, как навестил граверов Григориади и Лоскутова, которые ничего не добавили к тому, что было известно о таинственных гравировках на застежке портмоне и крышке часов «Пауль Бурэ».

– Гравировки, гравировки… Бог мой, я столько их сделал за мою жизнь. Вы хотите, чтобы я узнал ее? Ха! Нашли эксперта. Смешно… Мирра, где ты запропастилась?! Дай гостю порядочный стул. Да не тот, что с рваной обивкой!

А на том наша собачка обычно сидит. Нет, ты меня точно в гроб загонишь… Не буду я пить эту пакость! Свари нам кофе. Ах, врачи, ах запретили! Они все знают, а старый Абрам выжил из ума…

Жена Меерзона, полная, медлительная Мирра, сокрушенно кивала, и отправлялась на кухню выполнить очередное желание неугомонного мужа.

– Эти женщины, они нас в гроб загонят… – ворчал Абрам. – А, что вы можете знать, молодой человек, об этих женщинах? Ну, что же вы сидите?! Покажите мне гравировки. Мирра, включи свет! Бог мой, что ты включаешь? Торшер включи. А очки? Где мои очки?! Что такое, ты забыла, где они лежат? Ха, у тебя склероз. Оставь меня в покое с этим кофе!

Меерзон мельком взглянул на фотографии и ту же вернул их Савину. Прикрыл глаза и некоторое время лежал неподвижно и безмолвно. Наконец он закряхтел и, с трудом приподнявшись, сел, опираясь на спинку кровати.