Золотой капкан

– Я так и знал… Я так и знал! Где была твоя голова, Абрам? Бог мой, старый болван… На старости лет тобой милиция интересуется. Это моя работа, молодой человек. Что вы хотите знать?

В гостиницу Савин возвратился поздним вечером. Словесный портрет человека, заказавшего Абраму гравировку, лежал у него в кармане. У старого гравера оказалась хорошая память. Впрочем, в этом не было ничего удивительного – заказчик не поскупился на оплату, удивив своей щедростью даже видавшего виды Меерзона.

Слоняясь по гостиничному холлу (сосед по номеру выдавал такой «художественный» храп, что даже крепкие нервы Савина возмутились), капитан пытался сложить воедино пеструю мозаику командировочных впечатлений.

Похоже, Батон и впрямь не соврал. Оказалось, что благообразный старичок – профессор-педиатр, который живет в этом доме всего ничего, вторую неделю. А бывший хозяин, продав дом и мебель за бесценок, исчез в неизвестном направлении. Хитер, ох, хитер… Сразу учуял, чем пахнет пропажа золотишка. Видимо, Карамба случайно зацепил драгоценную коробочку из-под шприца; при обыске дома обнаружили несколько тайников. Естественно, они были пустыми. Когда в работу включились эксперты-криминалисты, оказалось, что в двух из них хранился золотой песок. Так кто же этот неуловимый Христофоров Ян Лукич, 1925 года рождения, холост, не судим? Не судим ли? По крайней мере, картотека МУРа отрицала знакомство шустрого Яна Лукича с органами правосудия. А жаль, объект весьма подходящий, чтобы пополнить алфавитный каталог на букву «Х». Оставалась слабая надежда на фоторобот, смонтированный при помощи соседей.

Уже, кстати, светает, Савин. Не пора ли на боковую?

Спать, спать, спать… Завтра – нет, уже сегодня! – дел невпроворот.

Глава 15

На поляне возле хижины, где лежит ротмистр на грубо сколоченном из жердей топчане, по-летнему тепло и солнечно. Сквозь неплотно прикрытые веки Кукольников наблюдает за печальным Христоней, тачающим торбаса из сохачьего камуса для ротмистра Деревянова. Изредка казак оставляет свою работу, чтобы подбросить в костер зеленые ветви стланика. Пряный густой дым – единственное спасение от назойливых и кровожадных комаров и мошкары – медленно расползался по поляне, растворяясь в таежных зарослях. В горле Кукольникова першит от дымной горечи, но ротмистр усилием воли давит в себе эти позывы: при кашле начинают болеть раны, оставленные когтями медведя.

Кукольникову повезло. Спасла его от страшных увечий и, как следствие, от неминуемой смерти меховая телогрейка – он носил ее под мундиром, опасаясь простуды, к которой был склонен с малых лет. Крепкая дубленая кожа телогрейки на спине была изодрана в клочья рассвирепевшим от голода и боли хищником, но поистертые когти старого медведя смогли оставить на теле Кукольникова только глубокие царапины.

Конечно, если бы не своевременная помощь Деревянова, который с поразительным бесстрашием и хладнокровием и на удивление метко выпустил пять пуль прямо в сердце зверя, лежать бы косточкам ротмистра на берегу безымянного ручья до Страшного суда. Впрочем, Кукольников особой набожностью не отличался и в Святое Писание не верил, хотя церковь посещал регулярно, а одно время состоял членом масонской ложи – больше из соображений эгоистических, карьеристских, нежели религиозных, благо среди масонов было много аристократов, имеющих немалый вес при дворе самодержца Николая II.

Но как бы там ни было, а ротмистр остался в живых. Когда Деревянов дотащил Кукольникова, обеспамятевшего, окровавленного и изрядно помятого медвежьей тушей, к избушке, поручика ожидало известие о побеге графа, напрочь выбившее его из колеи. Уставший до отупения, он молча освободил едва живого Христоню от пут (тот при виде почерневшей, с безумным взглядом, физиономии поручика мысленно простился с родными и близкими), так же безмолвно выслушал бессвязный рассказ вестового об утренних событиях, и, не говоря ни слова, ушел по следам беглецов, оставив ротмистра на попечение Христони.

Возвратился Деревянов ни с чем только к вечеру следующего дня и сразу же завалился спать. А поутру снова отправился мыть золото.

Раны Кукольникова затягивались быстро. В его худом, жилистом теле, с виду хилом и болезненном, был неиссякаемый запас жизненных сил, к тому же поддерживаемых незаурядной волей. Вскоре ротмистр мог даже ходить, что, впрочем, тщательно скрывалось от Деревянова и Христони, которого поручик стал брать к золотоносной дайке. На то имелись у Кукольникова определенные соображения. И он, конечно же, не стал делиться ими с поручиком.