Золотой лев

Тяжелая тяжесть горького негодования нависла над наблюдающей толпой, но никто не произнес ни слова, когда мальчика связали и поставили на колени. Вся его юношеская бравада исчезла, и он был всего лишь испуганным, плачущим ребенком, когда один из солдат заставил его опустить голову так, что обнажился затылок.

Канюк посмотрел на голую коричневую кожу мальчика, поднял ятаган и со всей силы опустил его вниз.

Он промахнулся мимо шеи.

Вместо этого лезвие вонзилось в верхнюю часть спины мальчика между лопатками. Ужасный, пронзительный вопль боли эхом разнесся по площади. Канюк потянул за лезвие, застрявшее между двумя позвонками, выдернул его и снова замахнулся, на этот раз попав в шею, но не сумев разрубить ее.

Потребовалось еще три удара, и мальчик был уже мертв – труп, удерживаемый на месте двумя солдатами – - прежде чем его голова наконец упала с плеч на пыльную землю. Канюк отступил назад, его грудь тяжело вздымалась, и он оглядел площадь, повернувшись на триста шестьдесят градусов, осматривая сцену и всех людей на ней, купаясь в страхе и враждебности, которые он видел на каждом лице. Затем он приказал командиру стражи: "Отведите меня обратно во дворец", и когда солдаты выстроили эскорт вокруг него, он подумал про себя: "Да, так и будет. Мне кажется, я уже высказал свою точку зрения».

***

Капитан корабля должен был быть на дежурстве или быть готовым к тому, чтобы его вызвали в любое время дня и ночи. Как только Хэл вышел в море, он не позволил присутствию Юдифи отвлечь себя от ответственности за свой корабль и всех, кто плавал на нем. Поступить так значило бы позволить себе чрезмерную вольность в отношении восхищения и привязанности, которые питала к нему команда. Да и Юдифь никогда бы этого не допустила. Она знала, что значит быть лидером, и не хотела бы вставать между Хэлом и его обязанностями, да и не стала бы уважать его, если бы он позволил этому случиться.

Но если и был один час из двадцати четырех в каждом дне, который они могли посвятить друг другу, а не чему-то или кому-то еще, то это был тот, который предшествовал рассвету. Это было время, когда корабль казался самым тихим, когда море и ветер чаще всего были самыми спокойными и когда они могли воспользоваться тишиной и покоем, чтобы выразить словами, действиями или и тем и другим свою любовь друг к другу.

Хэл никогда не мог насытить свою страсть к Юдифь. Ему нравилось то мгновение, когда он входил в нее, погружаясь так глубоко, что едва мог сказать, где кончается его тело и начинается ее, сливаясь в единое существо и испытывая один и тот же экстатический момент освобождения с такой интенсивностью, что в течение этого единственного блаженного мгновения во всей Вселенной не было ничего и никого, кроме них. И все же, несмотря на всю эту общую страсть, сердце Хэла не находило более утешительного момента, чем проснуться и увидеть, что Юдифь все еще спит, ее прекрасное лицо едва виднелось в темноте каюты, а дыхание было мягким и нежным. В ней было что-то такое умиротворяющее, такое доверчивое. Она чувствовала себя с ним в полной безопасности, и глубина ее доверия и любви к нему наполняла Хэла желанием оберегать ее и защищать до конца своих дней.

Однако однажды утром, когда они были уже в восьми днях пути и находились примерно в тысяче миль от Мицивы, направляясь почти точно на юг вдоль восточного побережья Африки, редко удаляясь от суши более чем на тридцать миль, Хэла разбудил стонущий звук. Когда он открыл глаза, Юдифь уже не мирно лежала рядом с ним, а свернулась калачиком, повернувшись к нему спиной и плотно прижав колени к груди. Судя по звукам, которые она издавала, она была в сильном физическом расстройстве.

- Дорогая моя, с тобой все в порядке?- Спросил Хэл, не в силах скрыть тревогу в голосе.

‘Это пройдет’ - ответила она, но тут же ее тело затряслось, и она судорожно сглотнула, хотя изо рта не вырвалось ничего, кроме стона.

‘Ты больна’ - сказал он, констатируя очевидное. Он положил руку ей на лоб. - Тебе жарко. У тебя что, жар поднялся?’

Потом Юдифь с трудом сглотнула, перевернулась, так что она лежала перед ним. Она приподнялась на локте и положила другую руку на плечо Хэла. - ‘Не волнуйся, любовь моя. Я же не больна. Отнюдь нет. Действительно, я никогда в жизни не была так здорова.’

Хэл взял ее руку, которую она положила ему на плечо, и крепко сжал. - Пожалуйста, моя дорогая, не надо меня успокаивать. Ты такая храбрая, но ...

- Тссс ... - она перебила его. - Я обещаю тебе, что не стоит волноваться. - Она выдавила из себя слабую улыбку. - ‘Нет, если только тебя не тревожит мысль о грядущем отцовстве.’

- Тревожит ... что? - ахнул он. ‘Ты ... я имею в виду, ты ...’

‘Да, мой дорогой, я беременна. У меня будет ребенок, твой ребенок ... наш ребенок.’

- Это замечательная новость! - Торжествующе воскликнул Хэл, и тут же его охватило сомнение. ‘Но ты уверена? - А ты откуда знаешь?’

- Потому что мы были вместе больше двух месяцев назад на военном совете, если ты помнишь ...

- О, я прекрасно помню, поверь мне!’