Золотой жук

День кончен, и с крыльев НочиСпускается сумрак и мгла,Как будто перо большоеПарящего в небе орла.Я вижу – огни деревниБлестят сквозь дождливую сеть,И чувства тоски безотчетнойНе в силах преодолеть.Еще не печаль, но все жеПоходит тоска на печаль —

Вот так, как на дождь походитТуман, застилающий даль.Прочти ж мне стихи иль песнюПростую какую-нибудь,Чтоб мог я от мыслей тревожныхШумливого дня отдохнуть.Не тех великих поэтов,Чей голос – могучий зов,Чей шаг, отдаленный эхом,Звучит в лабиринте веков.Ведь мысли их, словно фанфары,

С неслыханной силой такойГремят о борьбе бесконечной,А мне сейчас нужен покой.Возьми поскромнее поэтов,Чьи песни из сердца текли,Как слезы из век задрожавших,Как дождик из тучки вдали.Того, кто в труде ежедневном,В бессоннице тяжких ночейРасслышал чудесные звуки

В душе утомленной своей.Те песни смиряют тревогуИ пульс напряженный забот,И в душу покой благодатный,Как после молитвы, сойдет.Прочти ж мне из книги любимойЧто хочешь, пусть голос твойОзвучит стихи поэта,Усиливши их волшебство.И музыка сумрак наполнит,Мучительных дум караван

Уложит шатры, как арабы,И скроется тихо в туман[131].

Хотя размах воображения в этих строках невелик, их тонкостью справедливо восхищаются. Некоторые образы оказывают очень сильное воздействие. Ничто не может быть лучше строк про

…великих поэтов,Чей голос – могучий зов,Чей шаг, отдаленный эхом,Звучит в лабиринте веков.

Очень сильное воздействие оказывает также идея последнего четверостишия. В целом, однако, стихотворение заслуживает похвалы главным образом за грациозную небрежность размера, столь соответствующую выражаемым чувствам, и в особенности за непринужденность общего стиля. Эту непринужденность, или естественность манеры письма, давно уже стало модным считать непринужденностью только внешнею и достижимою лишь большим трудом. Но это не так: естественная манера трудна лишь тем, кому нечего на нее и покушаться – лишенным естественности. Лишь вследствие того, что стихи будут писаться с проникновением или вчувствованием, их интонация неизменно окажется присущей большинству людей и, конечно, меняющейся в зависимости от обстоятельств. Тот автор, что на манер «Североамериканского обозрения» при всех обстоятельствах будет оставаться всего-навсего «тихим», по необходимости при многих обстоятельствах окажется попросту глупым или тупым, и у нас не больше оснований считать такого «непринужденным» или «естественным», чем кокни, корчащего из себя великосветского льва, или Спящую Красавицу в музее восковых фигур.

Из мелких стихотворений Брайента наибольшее впечатление произвело на меня то, которое он озаглавил «Июнь». Привожу лишь часть его: