Золушки нашего Двора

Никорин подняла бровь.

– Теплых объятий вы мне не пожелали, полковник!

– Выражение вашего лица способно заморозить птицу в полете, – усмехнулся оборотень, – какие уж тут теплые объятия… Улыбайтесь, Ники!

Та демонстративно улыбнулась одними губами и протянула ему руку, позволяя ввести себя в хоровод танцующих. Оба церемонно поклонились друг другу.

– Как поживают ваши ученики, Лихай? – поинтересовалась архимагистр, разыскивая взглядом в толпе герцога рю Вилля, осмелившегося пропустить ее появление. – Слышала, вы уговорили его королевское высочество Аркея объединить два потока учеников – людей и оборотней. И задали всем одинаковую планку физической силы и выносливости. Многие ли из человеческих детей после этого выживут?

– Выживут все, не извольте беспокоиться, – Лихо обнял ее за талию и развернул в танцевальном па, – но обучение закончат не все. Если люди хотят служить бок о бок с нами, им придется не уступать нам ни в чем!

Произошла смена пар, во время которой оба улыбались новым партнерам так любезно, что у тех случился затравленный вид.

– Это напоминает геноцид, – заметила Ники, когда они с оборотнем снова оказались в паре. Она придвинулась ближе, чем позволял этикет. И спросила с нарочитым придыханием: – Чего вы добиваетесь?

Полковник тесно прижал ее к себе и повел в сторону, путая выверенный орнамент менуэта. Когда он развернулся, не отпуская партнершу от себя и меняя направление движения, его красная коса ощутимо хлестнула ее по плечу.

Танцующие невольно расступились, чтобы не угодить под траекторию пары, резкой, как движения двух заточенных лезвий. Музыканты смутились, а затем бубен первым означил ритм странного танца с пластикой языков пламени, напоминающего одновременно движение военных на плацу и матросские драки в таверне. Ему вторила скрипка, затянув мелодию и тоскливую, и завораживающую.

– Равенства, – шепнул Лихо ей на ухо, касаясь губами. – Люди боятся нас потому, что мы сильнее и быстрее. А я не хочу, чтобы ты меня боялась…

Никорин, отпрянув, взглянула на его губы. Отдаваясь партнеру в танце, она позволяла ему делать со своим телом что угодно и получала удовольствие от того, как он владел ею, как выверял каждое движение, превращая ее в свою тень. Но это вовсе ничего не означало.

– Я сильнее тебя, Лихай, – не отводя взгляда от его чувственного рта, произнесла она.

– Лихо, – снова шепнул тот, прогнав первую волну жара и озноба по женскому телу, – Лихай – слишком официально.

Резко развернув партнершу, он прижал ее к себе спиной. Ники прикрыла веки, откинулась на его грудь, сделанную, казалось, из стали, и отдалась танцу, размышляя, какое из двух имен выбрать?

– Ну же, – усмехнулся полковник, – оттаивайте, ваше могущество!

– А зачем? – поинтересовалась Ники, ощущая, как горячие бедра оборотня плотно прижимаются к ее телу, даже сквозь пышную ткань юбки. – Зачем мне оживать? Что в тебе такого, чего я не найду в других?

– Не попробуешь – не узнаешь! – продолжил шептать Лихо. Его дыхание, веющее запахом каких-то лесных трав, ласкало щеку архимагистра, украдкой касаясь уголка губ. Ощущение было как возбуждающим, так и раздражающим.

Любого другого Никорин, которая никогда не лукавила перед собой, уже давно потащила бы в постель! А здесь отчего-то заартачилась. Ее нельзя было просто взять и покорить. Однако он вел себя так, словно она давно и безнадежно принадлежит ему, а их диалоги и пикировки не более чем взрослые игры, призванные поддать эмоционального жара в отношения! Кроме того, все мужчины в ее жизни, кроме Ясина, относились к ней если не с опаской, то с уважением. А этот, с глазами, полными греха, с яркими узкими губами, которые хотелось кусать, а не целовать, с железными мышцами под форменным кителем, разговаривал с ней как с дочкой простого матроса, подавашкой из «Черной карактицы». Надо же, дразнила его, не предполагая, чем это может закончиться! Но не потому ли дразнила, что он никогда не смотрел в ее сторону?

От досады на себя архимагистр тихонько зашипела. Резко развернулась, противясь силе объятий, мазнула губами по его губам, будто случайно… и исчезла. Дружный восхищенный «Ах!» толпы послужил аплодисментами. Оставшийся в одиночестве полковник опустил руки, еще хранящие тепло хрупкого тела, и, задорно усмехнувшись, пробормотал: «Удрала, что ж… Значит, буду мышковать!»

* * *