Зов ястреба

Мельчайшая частица его рога стоила баснословных денег – и алых дымящихся колодцев на снегу.

Никого из снитиров нельзя было взять силой – но на моей стороне были бесчисленные уроки, Стром, который действовал быстро, как лезвие ножа в уверенной руке, и хитрость, и эликсиры, кипящие в венах…

И азарт, и жажда жизни.

Если не я, то другой.

Обычному человеку было не совершить то, что теперь удавалось мне, – но я больше не была обычным человеком. Я была препаратором – не живым, не мёртвым – во всяком случае, именно так порою я чувствовала себя… И не раз, уводя за собой к центру снитира с убитой душой, ставшего покорным и опустошённым, чувствовала с ним странное, зловещее родство.

После первых же охот я поняла правоту Строма и перестала щадить себя – мой кропарь, Лидола, та самая девушка с растрёпанным пучком, собиравшая меня для первого выхода в Стужу, тщательно замеряла показатели крови и сердечного ритма перед новым вживление или эликсиром, и я никогда не спорила, если она говорила, что не одобряет что-то из того, что предлагал Стром или его кропарь, или ещё кто-то из кропарей, изучавших свойства новых обновлений.

Тем не менее, уже за первые два месяца службы со Стромом я обзавелась кусочком хаарьей печени под кожей бедра – едва заметный бугорок, если не знать, что он есть, не увидишь – зато теперь в Стуже я двигалась быстрее и легче. Тонкий пласт кожи бьерана – лишь чуть-чуть темнее кожи на моём плече. Теперь правая рука била сильнее, а стреляла метче. Эти операции – по сравнению с изменением глаза и вживлением разъёма в запястье – прошли легко, почти незаметно, но я старалась не обманываться этой лёгкостью. Истории Кьерки о тех, кто перебарщивал, уродуя себя или повреждая организм необратимо, были слишком свежи у меня в памяти, чтобы рисковать.

Но в день охоты на орма, идя через снега туда, куда меня вёл голос Строма, я думала о том, что, быть может, стоило.

В тот день мне было тревожнее обычного – может быть, из-за того, что несмотря на наказ ястреба, я легла слишком поздно и не выспалась – засиделась за дневником Гасси.

Наверное, это было своеобразным актом протеста – пусть я сама не знала, против чего или кого.

Всё шло по плану – я начала службу раньше обычного, мои показатели росли – медленнее, чем хотелось, но быстрее, чем у других. Моим ястребом был сам Эрик Стром, и теперь вчерашние соседи по Гнезду поглядывали на меня с завистью и уважением.

Я и раньше не была душой компании, но теперь, за исключением редких случаев вроде того, с Маркусом и Рорри, общалась с ними совсем редко. Посиделки у Миссе шумели за моей стеной реже прежнего – видимо, уставала и она. Теперь, наверное, я бы сходила на них ещё и потому, что наш с Луми разговор продолжал меня беспокоить, но никто меня туда не звал.

Может, они думали, что я теперь общаюсь со Стромом и его друзьями, а значит, в них совсем не нуждаюсь – но правда заключалась в том, что вне охот и тренировок Стром меня избегал. Если мы всё же делили ужин, стол, разделявший нас, всегда казался мне бесконечно длинным – где бы мы ни сидели.

Не знаю, чего я ожидала. Возможно, приукрашенные истории ястребов и их охотников – друзей не разлей вода – оставили на мне слишком большой отпечаток.

Мне хотелось, чтобы он стал мне другом – хотелось хотя бы говорить с ним о чём-то, кроме Стужи, службы и смертей.

Время от времени Стром брал меня с собой в компанию других ястребов и их охотников; большинство были сильно старше его самого. Для них моя юность была, наверно, непростительным недостатком. Как бы Стром или редкие сочувствующие не вовлекали меня в общую беседу, я слишком часто чувствовала себя неуместно: не понимала их шуток, не разделяла воспоминаний, чтобы стать для них своей.

Я думала об этом, сидя в полумраке своей комнаты в Гнезде, пока значки оша, нашего детского языка, не прогнали эти мысли.

«Я опять слышал её – она поправила мои координаты. Если это координаты. Но что ещё это может быть?

Про препараты. Всё должно работать, но очень не хватает препаратов, с которыми можно сделать эксперимент. Сплошная теория – и сколько лет придётся ждать, чтобы у меня появился хотя бы шанс превратить её в практику?

Мне двенадцать лет, и это смешно и странно. Я чувствую себя так, как будто каждый мой год шёл за десять, и теперь я старше Сорты и Улли, старше мамы, брата, старше бабушки, старше здания Магистрата…»

Гасси, Гасси, Гасси.