Зов ястреба

– Я не хочу искать Строма, Ведела, – сказала Омилия негромко. Ещё недавно она хотела, ещё как хотела как бы случайно появиться прямо перед ним в толпе, желательно с Раллеми под руку, сделать вид, что не заметила – но искоса наблюдать за малейшим изменением выражения глаз, каждым случайным жестом…

Но теперь она вспомнила насмешливую улыбку, насмешливый поклон: «Мне было приятно с тобой познакомиться».

Унельм Гарт, препаратор с окраины, не пожелал быть перед ней просителем… Так неужели она, пресветлая госпожа Кьертании, которой судьбой предназначено сидеть однажды на верхнем троне, будет просительницей перед Эриком Стромом?

Возможно, Унельм Гарт – вовсе не благородный гордец, решивший отказаться от помощи, которая шла ему прямо в руки, потому что она… Что? Действительно понравилась ему?

Очень может быть, что он – такой же, как Стром. Специально старался зацепить её, чтобы сорвать больший куш.

Омилия запрокинула голову и увидела звёзды в небе, одинаково темнеющем над дворцовым парком и окраинными городками.

Она устала от постоянных подозрений – и нуждалась в отдыхе.

– Я никого не хочу искать, Ведела. Забудь. Идём, мне действительно нужно привести себя в порядок. А потом – к Раллеми. Что до Строма… Сегодня я не хочу его видеть.

Хотя бы на время она решила забыть о Строме – и об Унельме Гарте тоже.

Сорта. Бал

Седьмой месяц 724 г. от начала Стужи

Я думала, что мы подъедем прямо ко дворцу, но всё предместье дворцового парка было заполнено каретами, оленями, прислугой… Никаких автомеханик – Стром рассказывал, что эту традицию здесь блюдут свято.

Он помог мне вылезти из кареты и предложил руку – это мы уже тренировали у него дома, поэтому я привычно взяла его под руку, будто мы были парой. Однополые охотники могли позвать на бал кого-то – хотя редко пользовались этим правом, предпочитая, как сказал Стром, свободу манёвра – но мы были обязаны войти на территорию парка вдвоём, во всяком случае, до поры до времени.

Полночи накануне я лежала без сна, снова и снова прокручивая в голове разговор с Эриком Стромом – тогда мне казалось, что я больше не захочу видеть его снова, а тем более идти с ним под руку через дворцовый парк.

Я понимала, что несправедлива, понимала, что сама виновата, что совершила промах – слишком поторопилась, слишком на многое надеялась… Но это я признала уже ближе к утру, стоя под душем. Тогда же я подумала: возможно, мне стоило упомянуть зелёный рог. Стоило намекнуть, совсем слегка, что я знаю, что… Но почти сразу я отмела эту идею как абсурдную.

Я жила в доме Эрика Строма, готовила ему ужины, играла с ним в тавлы, а однажды провела ночь, плача у него на груди. Я восхищалась им, беспокоилась за него, жаждала его одобрения, злилась на него – но понятия не имела, могу ли считать его своим другом.

Но даже если нет – безумием было бы приобрести в его лице врага.

Поэтому не стоило говорить с ним ни о знаке, который я увидела в его записях – ни тем более о зелёном роге, Унельме, который получил таки от меня свой злосчастный билет на бал, его расследовании… Может быть, когда-нибудь, потом – когда не будет другого выхода, или когда я стану достаточно уверена в нём.

Как и в тавлах, существовали стратегии, которые следовало всегда держать в голове. Мудрые стратегии, потенциально выигрышные, будучи использованы в неправильный момент, лишаются всякого смысла.

Лучшим, что я могла сделать теперь, чтобы помочь Ласси и Аде, было исправить сделанное, вернуть уважение Эрика Строма, – и ждать случая. Судя по тому, что я слышала за месяцы, проведённые в Гнезде, исключения для Десяти существовали, а значит, я просто не была достаточно важна для Строма… Пока что.

Мне всё ещё хотелось верить, что я смогу этого добиться – и не шантажом или хитростью. Я хорошо понимала, что, пытайся я хитрить, Стром легко раздавит меня, как птенца элемера.

Тогда, утром, стоя под горячим водопроводным дождём, я окончательно призналась себе в том, что всё ещё хочу добиться его уважения и дружбы ради них самих – не только ради благ, которые они могли бы мне дать.

Быть может, дело было в связи между ястребом и охотником, а может, в том, как он спас меня после письма Седки – я до сих пор думаю, что спас… Но, в любом случае, теперь я должна была думать о сёстрах больше, чем когда бы то ни было прежде, и это не делало всё проще.

Прямо сейчас мне не стоило думать об этом – и, опершись на руку своего ястреба, я постаралась выбросить из головы всё лишнее, совсем как перед выходом в Стужу…

Вот только теперь заполнить разум следовало не очертаниями мерцающих холмов и траекторией движения стаи эвеньев, а родословными гостей, цветами одежд и гербов, порядком вилок за столом и особенностями танцев.

– Я открою связь, – шепнул он, и это звучало как утверждение, а не вопрос, но я всё равно кивнула с благодарностью. Торопливо я спрятала за «дверку» то, что не хотела бы ему показать – мысли о маме, Ласси, Аде, вчерашнем разговоре, зелёном роге, дневнике…