Зов ястреба

– Горячее сердце – и две дороги. Полёт над Стужей – и ход через Стужу. Вопреки холоду – ибо для меня нет холода. Вопреки боли – ибо я не чувствую боли. Вопреки страху – ибо во мне нет страха. Вопреки сомнению – ибо я не знаю сомнения. Вопреки смерти – ибо я бессмертен. Долг – перед Кьертанией. Долг – перед Химмельнами. Долг – перед людьми. Мы – грань между ними и Стужей. Мы – копьё в руке владетеля. Мы – воплощение людской воли. Мы – Душа Кьертании, а народ Кьертании – Мир.

– Ищите дураков, – пробормотал кто-то в толпе очень тихо, но я услышала.

Владетель сделал шаг вперёд и улыбнулся:

– Я принимаю эту присягу. И я приветствую отважных препараторов на Летнем балу в своём доме.

– Ешьте, пейте, танцуйте и веселитесь, – добавила владетельница, не глядя на своего супруга. Голос её был, как мёд, под стать остальному. – Наш дом – ваш дом, наш хлеб – ваш хлеб, и наше вино – ваше вино. Ибо сам наш дом не стоит без препараторов, как не стоит без них сама Кьертания. Мы перед вами в неоплатном долгу – взыщите с нас сегодня радостью и теплом сердца.

– Я бы предпочёл взыскать с тебя… – снова пробурчал кто-то, но окончания этих слов я не услышала, только кто-то хихикнул в ответ, а потом, судя по звуку, ткнул говорившего в бок.

– Можем идти, – Стром повёл меня вперёд. Мы прошли под балконом и оказались в новой части парка. Здесь снег кружил медленно, величественно, как будто танцуя под музыку, играемую огромным оркестром – я никогда не видела столько людей с инструментами, собравшихся вместе.

Да, Томмали наверняка оценила бы очарование этой музыки лучше меня, но даже мне было ясно, что музыка чудесна, а играют её на диво слаженно и хорошо.

Через площадку, окружённую длинными столами, туда-сюда прогуливались пары. Они оживленно болтали, смеялись, и по сравнению с их одеждами моё платье выглядело обносками – а ещё недавно мне казалось, что Кьерки с ним переборщил. То и дело кто-то подходил к столам, уставленным вазами с горами фруктов, огромными блюдами с закусками, серебряными чашами с водой и плававшими в ней яблоками, хрустальными графинами и серебряными кувшинами, пирожными и печеньем, мясом и рыбой, зеленью и икрой.

– Не ешь пока, – шепнул мне Стром. – И не пей, пока хорошенько не поешь.

Разумный совет – но поначалу мне казалось, что я обречена остаться и без еды, и без питья, потому что от волнения кусок не лез в горло.

Мы медленно фланировали по открытой площадке туда-сюда, и Стром представлял меня каким-то ещё препараторам, купцам, благородным диннам. Последние кокетничали с ним напропалую – а он то будто не замечал, а то нет-нет, да и улыбался одной из них улыбкой, какой я от него никогда раньше не видела. Он поднимал упавшие веера и платки, целовал кончики пальцев в танцевальных перчатках или даже без них – с тем, чтобы уже через мгновение вернуться к своему обычному, непроницаемому выражению лица.

В такие моменты он ловко отстранялся от меня – но потом всегда возвращался, снова брал под руку.

Ещё немного покрутившись на этой площадке, мы перешли к следующей, ещё красивее прежних – украшенная искусственными сосульками, ледяными фонтанами, статуями снитиров, она должна была, наверно, изображать Стужу, но куда больше походила на сахарную витрину городского кондитера. В центре – большая танцевальная сцена. Музыка оркестра звучала здесь тише, мягче, чем на предыдущей – и первые пары уже вставали в центр.

Лихорадочно я вспоминала уроки танцев в Гнезде – я так нервничала, что впервые за долгое время боль, надёжно поселившаяся в уголке души – дальнем, но всегда наготове, где-то неподалёку от воспоминаний о Гасси – на время отступила.

Я была уверена, что отвертеться не выйдет, и тоскливо высматривала в толпе Маркуса – но его, как назло, не было видно. Возможно, он прятался в уборной или каком-нибудь достаточно тёмном углу дворцового парка. Я и сама с тоской смотрела на убегающие во все стороны тёмные дорожки, ведущие в глубь пересечений плотных колючих кустов, подстриженных углами или волнами. Они были неярко освещены зелёными валовыми светильниками на изящных бронзовых ножках, где-то по боках от них виделись беседки, укрытые плющом, слышались взрывы смеха, хихиканье, звон струй фонтанов.

Если бы я могла выбирать, на что употребить эти часы в дворцовом парке, я бы сразу пошла именно туда – на тёмные дорожки, под таинственную сень подстриженных деревьев.

Почти лес – без хрусткого снега под ногами, но одетый тенистыми ветвями. Я смутно подозревала, что настоящие дела делаются именно там, в царстве отдалённых звуков и полумрака…

Но с чего-то нужно было начинать, поэтому я послушно знакомилась, раскланивалась, улыбалась и старалась быть остроумной, но сдержанной, милой, но строгой. Мне всё время казалось, что получается ужасно, но знакомые Строма смотрели на меня благосклонно, а его локоть под моими пальцами был расслабленным. Я чувствовала: Стром мной доволен.