Зов ястреба

Ветер сбросил с неё капюшон и растрепал волосы. Ни синих шелков и бархата, ни драгоценных мехов, ни серебра, ни камня, ни кости.

Омилия рассмеялась – раз, другой – и собственный смех прозвучал по-новому.

– Наденьте пока что, – тут же шепнула Ведела. – Так будет безопаснее.

Она послушно натянула капюшон на лоб, но чувство свободы никуда не делось.

Омилия глядела во все глаза – глядела и не могла наглядеться. Богатые, парадные улицы Химмельборга выглядели совсем иначе ближе к ночи, когда валовые огни высвечивали только красивое, скрывая остальное, а люди не жались к стенам домов, провожая её кортеж криками и рукоплесканиями, а были, кажется, везде, несмотря на поздний час – настоящие хозяева этого города.

Омилия взволнованно заглядывала в их лица – стараясь не задерживаться взглядом слишком надолго – вдыхала запахи, и слушала, слушала… Разговоры, шёпоты, окрики, смех… Дворцовый парк никогда не бывал таким живым – даже если там собирались сотни, тысячи гостей.

– Нам сюда. Теперь сюда.

Новый и новый поворот за Веделой – пару раз Омилия оборачивалась, пытаясь высмотреть их охранников, но ни разу никого не увидела.

Богатые районы сердца города сменились другими, незнакомыми.

При малейшем упоминании таких районов на совещаниях или во время приёма просителей ноздри Кораделы начинали трепетать, будто она учуяла что-то прокисшее, и, должно быть, ещё и поэтому, едва ступив туда, Омилия тут же ощутила, что ей дивно хорошо. Ведела напрягалась всякий раз, как они проходили мимо шумных компаний или нетрезвых мужчин, но Омилия чувствовала: бояться нечего.

Её город – город, которого она никогда не видела прежде – был ей рад.

Всё ей казалось волнующим, новым, восхитительным – даже кучи мусора, сваленные кое-где в тёмных углах, лоточники, громко расхваливающие свой товар, грязь и лужи, тёмные сухие листья, запахи перегара и гнили…

Когда Ведела сказала: «Это здесь», Омилия почувствовала себя едва ли не разочарованной. Даже встреча с Унельмом Гартом, к которой она так стремилась, ради которой всё это затеяла, сейчас отодвинулась на второй план.

Она бы гуляла всю ночь – но Ведела снова ухватила её за рукав и потянула за собой. Они зашли в приземистое каменное здание с горбатой красной крышей, и вдруг сбылась ещё одна мечта Омилии: они погрузились в тёплый чад харчевни, в мир звона кружек и стаканов, громкого хохота и стука быстрых каблуков.

Она потянулась было к длинной деревянной стойке, жадно выхватывая одно за другим – липкое пятно на тёмной поверхности, глиняный черепок, яблочный огрызок, побуревший сбоку, маленький стаканчик с чем-то прозрачным… Но Ведела ухватила её за подол.

– Мил, нам сюда, – прошептала она отчаянно, и Омилия едва не возмутилась, но вспомнила: они договорились, что в городе Ведела будет называть её именно так; так, как называли её только Биркер и отец… И вот служанка помнила об этом, а она сама – забыла. Вела себя, как ребёнок, что впервые оказался на пиру. Неудивительно, что Ведела совсем побледнела, а на её круглом лбу выступил пот.

– Хорошо, иду.

Они увернулись от пары не слишком твёрдо стоявших на ногах и из бушующих волн толпы выбрались наконец на безопасный островок лестницы – и пошли вверх и вверх. Лестница была узкой, крутой, и ступать по ней было непривычно – приходилось ставить ступни боком, чтобы не скатиться с неё кубарем.

– Это здесь. – Кажется, только доведя госпожу до неприметной тёмной двери – одной из многих на этаже, расположившихся справа и слева от коридора, Ведела наконец выдохнула воздух, с самого замка теснивший грудь. За одной из дверей кто-то протяжно стонал, и Омилии стало не по себе. – Заходите. Я буду ждать неподалёку… В соседней комнате. Если вдруг что-то пойдёт не так… Если он начнёт распускать руки, стучите в стену изо всех сил. Кричите только в самом крайнем…

– Ведела. Всё будет хорошо.

– Я надеюсь на это, – произнесла Ведела с лицом таким, будто её позвали на похороны. Кажется, сейчас она ещё больше прежнего жалела, что позволила Омилии впутать её в эту затею.

Что вообще ею двигало? Страх потерять расположение наследницы? Ведела никогда не давала Омилии провода заподозрить себя в жажде наживы.

Сейчас следовало думать не об этом.

Омилия потянула дверь на себя. Комната, обнаружившаяся за ней, оказалась маленькой – по меркам дворца, крошечной. Пыльное зеркало над широкой кроватью под тёмным покрывалом, умывальник, табурет, ширма – вот и вся обстановка. Единственное окно с жёлтыми стеклами выходило в тупик, и там, судя по звукам, свирепо дрались то ли дети, то ли кошки.

В комнате было душно, и Омилия попыталась открыть нижнюю створку окна, но ничего не вышло – её как будто заклинило намертво. Она побоялась тянуть сильнее, потому что стекло задребезжало, а окно заскрипело так, как будто вот-вот грозило упасть ей на голову.

За стеной кто-то снова застонал, и Омилия с досадой почувствовала, как неудержимо краснеет. Куда вообще привела её Ведела? И почему нельзя было найти более пристойное место встречи? Что вообще подумает о ней Унельм Гарт… Если, конечно, удосужится прийти.