Зов ястреба

– Ну, конечно. Понимаю, мы в Ильморе знаем о манерах меньше вашего, но приходить без подарка на свидание…

– Свидание? – она снова повторила за ним конец фразы, и тут же разозлилась на себя; вскинула бровь в духе Кораделы – высокомерно, холодно. – Никакое это не свидание.

– Как скажешь, – легко согласился он, а потом резко выбросил вперёд руку – словно из ниоткуда явилась и затрепетала на ночном ветру белая лента. Несколько колец взметнулись и опали – на их месте у него на ладони появилась маленькая деревянная шкатулка.

– Вот. – Он привстал с табурета, но не подошёл ближе, и Омилии тоже пришлось встать, чтобы дотянуться до шкатулки. Их пальцы на миг соприкоснулись – смешались воедино тепло рук и дерева – и она тут же отпрянула, села на кровать поглубже. Не сводя взгляда с Унельма Гарта, открыла.

Шкатулка была доверху наполнена конфетами – таких, завёрнутых в коричневую бумагу, местами промаслившуюся, она прежде не ела – даже не видела, и догадалась о том, что это, только по запаху жжёного сахара и орехов.

– Не хуже этих ваших, – заметил Унельм, – на мой вкус, так в чём-то и получше. Попробуешь? Мне интересно, что ты скажешь.

– Я попробую потом.

– Попробуй сейчас, – поговорил он. – Ну, пожалуйста. Я сегодня в такую рань поднялся, чтобы успеть купить их перед службой. К вечеру таких уже не найдёшь.

Дрогнув, Омилия развернула одну из конфет и сунула в рот. Липкая, горьковатая – но со сладкой сердцевиной – она и вправду была ни на что не похожа.

– Довольно вкусно, – признала она не без труда – конфета склеивала рот – и только тут подумала о том, в какой ужас пришла бы Корадела, узнав, что она приняла еду у незнакомца.

И развернула ещё одну.

– Ты, должно быть, удивился, когда я пригласила тебя увидеться, – страннее, чем слышать от него «ты», было говорить то же самой, но глупо было бы продолжать стоять на своём.

– Ещё как. То есть… Я все эти дни с ума сходил, так хотел снова с тобой встретиться.

– Правда? Почему же? – Она всё ещё старалась говорить с прохладцей, но сердце упрямо распевало от радости.

– Тот наш разговор… Знаешь, я всё вспоминал его снова и снова. Давно я ни с кем не разговаривал вот так, по душам. Я всё думал потом… – Он посмотрел куда-то мимо неё, за окно, туда, где ветер гнал по мостовой листья, – почему так вышло? Обычно я ни с кем не откровенничаю. Мне стало интересно снова увидеть тебя – чтобы понять.

– И что же, – спросила она тихо, – понял?

– Пожалуй, нет. – Унельм Гарт улыбнулся как-то по-новому – без прежней уверенности во взгляде. – Разве что… Понял только, что очень хочу говорить с тобой опять, вот и всё. Вообще-то, я понял это и раньше – примерно сразу после того, как тогда ушёл… Но теперь, когда я вижу тебя – и даже уже говорю с тобой – это чувство не ослабело. Наоборот.

– Всё это только слова, – пробормотала Омилия, в ужасе чувствуя, как мысли, обычно холодные, быстрые, точные, как рыбки, превращаются в безвольно закипающий суп.

– Ничего, кроме слов, у меня, к сожалению, для тебя нет, – Унельм Гарт развел руками, – слов, да фокусов, да меня самого. Думаю, парни, которые обычно крутятся около тебя, могут предложить чего получше…

– Это так. Могут.

– И всё-таки ты пригласила меня встретиться.

Омилия рывком поднялась с кровати, прошлась по комнате:

– Я вовсе не для того тебя пригласила, – отрезала она, стараясь на него не смотреть, – чтобы выслушивать любезности или есть конфеты. Я только, только…

– Только что? – он, судя по всему, и не думал на неё обижаться – сидел на жёстком табурете без спинки так же расслабленно, как до того – на дворцовой скамейке, и, запрокинув голову, следил за Омилией взглядом.

– Только… Только хотела понять, кто ты и зачем заставил меня думать о себе.

– Это действительно страшное преступление: заставить тебя думать обо мне против твоей воли. И раз уж я и вправду виноват, то готов понести наказание. Только скажи, какое?

– Хватит смеяться!

– Я вовсе не смеюсь. – Но он смеялся и, не в силах ничего с собой поделать, Омилия тоже тихо рассмеялась, и некоторое время так, смеясь, они глядели друг на друга.

– Я правда, правда очень хотел увидеть тебя опять, – сказал он, резко посерьёзнев, и Омилия призналась:

– Я тоже. – И сразу же она почувствовала себя легко, легко, как никогда, хотя все инстинкты, взращённые дворцом, восставали против подобной беспечности.

– Я почему-то так и подумал, получив твоё письмо.

Омилия вспыхнула:

– Я написала его от скуки.

– Да брось, – он улыбнулся ласково, как никто никогда – никогда – не улыбался ей. – Ни к чему защищаться. Я бы не стал на тебя нападать. Никогда не сделаю ничего, что могло бы тебя обидеть – я подумал об этом ещё тогда, когда в первый раз увидел тебя. Ты выглядела такой одинокой. И печальной.

Омилия не сразу нашлась с ответом. Их разговор напоминал ей движение наощупь сквозь туман – каждый раз, натыкаясь на неожиданное препятствие, они вздрагивали и отступали – чтобы потом вновь потянуться друг к другу.

– Я вовсе не была такой уж печальной… Мне просто нужно было побыть в одиночестве. Подумать. В последнее время меня редко оставляют в покое.