Зов Оз-моры

Пока он шёл к дому Инжани, та втирала мази в грудь Варвары, отпаивала её целебными отварами и нашёптывала заклинания. Трудилась часа два подряд, перестраховывалась…

Выбившись из сил, Инжаня присела и положила на колени дрожащие от усталости руки.

— Говоришь, Ведь-ава тебя не простит, если я охрипну? — спросила её Варвара. — Зачем ей мой голос?

— Зачем, зачем… — хмыкнула Инжаня.

— Какая из меня оз-ава?!

— Ты опять за своё, — огрызнулась Инжаня. — Ей виднее.

— Я крещена, и в деревне рано или поздно об этом узнают.

— Офтай мне говорил… но это не страшно. Всем мокшанам скоро придётся таиться. Носить крестики, напоказ молиться в церкви, но хранить веру в своих богов. Обидно, что никто, кроме Ведь-авы, не старается отсрочить приход этих дней.

— Отсрочить? Что же она делает для этого? — удивилась Варвара.

— Разве Офтай тебе не рассказывал?

— Говорил, что она вышла замуж за простого смертного, — начала вспоминать Варвара. — Их сын постригся в монахи и живёт сейчас далеко на севере. Вот и всё.

— Разве этого мало? Понятно же: Ведь-ава что-то затеяла. Дева воды — это сама чистота и незапятнанность. И вдруг легла в постель к грязному колдуну-самоучке, к крестьянскому сыну, от которого воняет свиным навозом. Мало того, родила ему сына. Зачем она это сделала, как думаешь?

— Откуда мне знать? — пожала плечами Варвара.

— Мы приносим ей жертвы, однако и она совершает жертвоприношения…

— Кажется, ты знаешь больше, чем Офтай…

Оз-ава ответила не сразу. Варвара чувствовала, что она напряжённо думает, продолжить ли разговор.

— Да, Толганя! — наконец, сказала Инжаня. — Знаю даже больше, чем мне рассказали люди из Нижнего. Это пригодится и тебе. Ты ведь скоро станешь служить Ведь-аве…

— Только ей? — удивилась Варвара.

— Конечно, и другим богам тоже, — опомнилась Инжаня.

-

[1]Казанская Пречистая в 1636 году — 22 октября по старому стилю (1 ноября по новому).

[2]Атякарь (мокш.) — «дедов лапоть», неказистая женщина.

Глава 24. «Машенька»

Проснувшись, Мина почувствовал тепло двух дрожащих человеческих тел, которые плотно прижимались к нему. Он пошевелился. Девушки заёрзали, но не смогли отодвинуться: кто-то запеленал всех троих в тугой кокон.

Мина начал судорожно озираться по сторонам.

Изба? Нет. Боярские палаты? Едва ли. Печи нет вообще. На стенах… нет, не иконы, а что-то другое. Какие-то непонятные рисунки в рамочках…

Рассматривая странные покои, Мина заметил ещё одну девушку, которая неподвижно и безмолвно сидела в уголке. Надетая на голое тело бобровая шубка была распахнута. Свет из окна падал на белоснежную кожу, которая сияла холодно, как зимняя луна. Белокурые с пепельным оттенком волосы казались серебристыми. Стягивал их кружевной золотой обод, украшенный лазоревыми яхонтами — огромными сапфирами, достойными царской короны.

«Незамужняя! На ней ведь пря суркс[1]. И какой дорогой! Золото, самоцветы… Кто она? Княжна? Боярышня? Может, царская дочка? А красивая какая! Но почему она так странно одета?»

— думал Мина.

Наконец, девушка лениво поднялась и подошла к Мине. В её руке блеснуло лезвие.

— Хочешь меня зарезать? Зачем? — дрожа от страха, спросил он.

— Зарезать? — засмеялась она и распорола льняную ткань кокона. — Наоборот, освободить.

— Кто ты? Баяр-ава?

— Нет, я не боярыня.

— Баяронь стирь?

— И не боярышня.

— Царень стирь?

— И не царевна…