Зов Оз-моры (СИ)

– Кажется, ты знаешь больше, чем Офтай…

Оз-ава ответила не сразу. Варвара чувствовала, что она напряжённо думает, продолжить ли разговор.

– Да, Толганя! – наконец, сказала Инжаня. – Знаю даже больше, чем мне рассказали люди из Нижнего. Это пригодится и тебе. Ты ведь скоро станешь служить Ведь-аве…

– Только ей? – удивилась Варвара.

– Конечно, и другим богам тоже, – опомнилась Инжаня.

----

[1]Казанская Пречистая в 1636 году – 22 октября по старому стилю (1 ноября по новому).

[2]Атякарь (мокш.) – «дедов лапоть», неказистая женщина.

Глава 24. «Машенька»

Проснувшись, Мина почувствовал тепло двух дрожащих человеческих тел, которые плотно прижимались к нему. Он пошевелился. Девушки заёрзали, но не смогли отодвинуться: кто-то запеленал всех троих в тугой кокон.

Мина начал судорожно озираться по сторонам.

Изба? Нет. Боярские палаты? Едва ли. Печи нет вообще. На стенах… нет, не иконы, а что-то другое. Какие-то непонятные рисунки в рамочках…

Рассматривая странные покои, Мина заметил ещё одну девушку, которая неподвижно и безмолвно сидела в уголке. Надетая на голое тело бобровая шубка была распахнута. Свет из окна падал на белоснежную кожу, которая сияла холодно, как зимняя луна. Белокурые с пепельным оттенком волосы казались серебристыми. Стягивал их кружевной золотой обод, украшенный лазоревыми яхонтами – огромными сапфирами, достойными царской короны.

«Незамужняя! На ней ведь пря суркс[1]. И какой дорогой! Золото, самоцветы… Кто она? Княжна? Боярышня? Может, царская дочка? А красивая какая! Но почему она так странно одета?» – думал Мина.

Наконец, девушка лениво поднялась и подошла к Мине. В её руке блеснуло лезвие.

– Хочешь меня зарезать? Зачем? – дрожа от страха, спросил он.

– Зарезать?

– засмеялась она и распорола льняную ткань кокона. – Наоборот, освободить.

– Кто ты? Баяр-ава?

– Нет, я не боярыня.

– Баяронь стирь?

– И не боярышня.

– Царень стирь?

– И не царевна…

Она разрезала верёвки на руках и ногах девушек, которые на несколько мгновений сжались калачиками, боясь даже посмотреть на свою освободительницу. Наконец, пришли в себя, молча вскочили и убежали, в чём мать родила.

– Зачем ты завернула нас в кокон? – спросил Мина.

– В тебе оставался крохотный кусочек морозной иглы

. Я вытащила его. Потом нужно было тебя отогреть…

Она подошла к окну, отдёрнула занавеску. На деревьях недалеко от дома висели лубяные свёртки размером с человека. Мина попытался их сосчитать. Десять… Двадцать… Тридцать… Сорок…

– Видишь, сколько уркспря[2]висит на деревьях? Больше пяти десятков! Все эти девушки замёрзли от холода, который от тебя исходил.

– Ты убила столько девиц, чтобы спасти одного меня?

– Да.

В это время черноволосая женщина высотой с корабельную сосну, прыгая на одной-единственной ноге, принесла туда ещё два кулька и привязала к ветвям берёзы.

Мина в страхе сжал веки и отпрыгнул от окна.

– Не бойся её,

– сказала ему хозяйка покоев, отворила окно и крикнула чудовищу: – Заходи!

Мина зажмурился ещё сильнее. «Девица запросто говорит с богиней леса. Конечно, это оз-ава. Могущественная оз-ава!» – решил он.

– Открой глаза! – властно произнесла «жрица». – Погляди ещё раз в окно. Там уже нет Вирь-авы. Зря ты её испугался. Она помогала мне хоронить замёрзших молодиц. Хоронить по старинке, как делали ваши прапрадеды и прапрабабки.

Она присвистнула, и в покои вошли три прислужницы с подносами. На одном лежала одежда, а на двух остальных двух стояли блюда с яствами, кувшин со шкаень пуре и три чаши.

«Волховка» взяла с подноса панар и штаны, и бросила Мине.

– Вот, надень! – сказала она.

Девушки накрыли стол и покинули покои.

Одевшись, Мина вновь выглянул в окно и только теперь заметил, что листья на берёзах были крохотными, совсем молодыми.

– Сейчас весна? – удивлённо спросил он.