Зверь 44

Первых героев сжигали в цинковых гробах! Мы сейчас выуживали каждую железяку, а тогда в печь заталкивали громадный металлический гроб! Правда, цинк то ли испарялся и улетал в дымоход, то ли плавился и стекал в съёмный ковш пепельника – деталей я не помню. Самих героев на «Зверь» привозили ухоженных: с подшитыми конечностями и напудренными лицами. Ну с конечностями ладно, почему бы и нет, так им ещё под веки совали специальные наглазники, чтобы со стороны их плоские глаза казались выпуклыми! О причёске и подстриженных ногтях я вообще молчу.

Напоследок ханурика, одетого в его геройскую форму, посыпали лепестками всяких благоухающих цветов и командир зачитывал присланное от генералов обращение. Крышку гроба запаивали, и гроб отправлялся в печь. Его провожали вспышками фотоаппаратов и троекратным залпом от доставленного к «Зверю» мемориального взвода. «Зверь» для подобных церемоний останавливали. Воттакая канитель. Затем не стало ни фотографов, ни мемориальных взводов. Наглазники героям не пихали, генеральские обращения не зачитывали. Цинковые гробы сменились деревянными, а потом – обычными мешками. Теперь героям, если повезёт, воздавались две почести: сгореть без тесноты и засыпаться в персональную банку.

Сивый с Калибром на ходу спорили о том, как горит цинковый гроб, а мы с Кирпичом по-прежнему отмалчивались. Сегодня нас ждала одна-единственная мясорубка, и мы особо не спешили. Трещотки неторопливо цокали на колёсах, болты в шумихах монотонно отсчитывали наши шаги.

Луга постепенно сменились жиденьким лесом. За обочиной попадались двухэтажные кирпичные дома с проломленными крышами. В уцелевших окнах на первом этаже виднелись балки перекрытий, а через оскаленные битым стеклом окна второго этажа просматривалось небо. Следом встречались выпотрошенные кафешки и магазинчики с самодельными рекламными плакатами. Фара плёлся в хвосте отряда, и зачитать рекламу было некому.

Мы сходили с бетонки, чтобы обогнуть танк с пропоровшим его брюхо металлическим ежом или уткнувшиеся друг в друга бэтээрки. Видели старые и новые флажки, извещавшие об успешном разминировании дороги. Всё равно боялись наступить на какой-нибудь не замеченный сапёрами «Кузнечик». Страх не мешал. Мы в поисковом отряде к нему привыкли. Как однажды сказал Леший, страхом пропиталась сама кровь в наших венах. Отними у нас повод бояться, и мы задохнёмся, как задыхается выброшенная на берег рыба. Или просто уснём, потому что не останется повода бодрствовать. Калибру было сложнее. Он нечасто выбирался из топливного отделения и в дальних вылазках чувствовал себя неуютно.

Лес сгустился, и справа показались распахнутые ворота санатория. Вы, конечно, знаете, как выглядят санатории. Наверняка бывали в них и тоже видели истлевшие беседки, изрешечённые стены корпусов и громоздящиеся на клумбах гильзы танковых снарядов. Обкусанная тропинка из красного булыжника тянулась между воронками, а на детской площадке угадывались покошенные деревянные кресты у разрытых могил. Здесь уже побывали гэпэкашные. Они забрали гражданских хануриков, а армейских, найденных чуть дальше, оставили нам. Бросив на санаторий рассеянный взгляд, я потянул телегу дальше. Кирпич и вовсе не повернул голову, упрямо смотрел себе под ноги.

Наболтавшись про цинковые гробы, Сивый и Калибр заговорили про нашего вокзального героя. Гадали, чем и в каких боях он отличился. Рассуждали, можно ли получить звание героя при отступлении. Я прислушивался к их словам, затем вспомнил и вчерашний вокзал, и лейтенанта с пленным жёлтым. Они мне сегодня приснились. То есть приснился жёлтый, а роль лейтенанта исполнял я. Утром поспал-то часа два, но сон получился ярким и запомнился хорошо.

Не в пример настоящему пленному из вокзальной камеры, мой жёлтый сидел широкоротый, с вихрами нечёсаных волос, и смотрел на меня с туповатой улыбкой. Руки у него были заведены за спинку стула и связаны, однако это казалось излишним. Взгляд выдавал полнейшую покорность. Отпусти жёлтого подышать свежим воздухом, а потом позови, и он сам прибежит обратно.

Я подошёл к раздувшемуся, как пузырь, телефонному аппарату. Поднял вялую ослизлую трубку и увидел, как по проводам потекло светло-синее электричество. Оно добралось до колен и локтей жёлтого. Жёлтый вздрогнул, выкатил из орбит глаза, но продолжил туповато улыбаться. Я приложил к уху потеплевшую трубку и прислушался к её вибрации.

– Я слышу твою боль.

– Это хорошо, – не шевеля губами, сказал жёлтый.

– Ты ведь знаешь, я не хочу тебя мучить.

– Конечно.

– Мы могли бы подружиться.

– Да.

– А может, мы уже дружили раньше?

Жёлтый не ответил.

Его суставы, наполняясь электричеством, разбухали. Сквозь истончившуюся кожу проступало светло-синее сияние.

– Ничего личного, – вздохнул я, – Грубая фактура: сажа и мел.

– Такие дела, – согласился жёлтый.