Зверь-из-Ущелья

– Если тебе так неймётся, я отведу тебя подальше отсюда. В безлюдное место, там полюбуешься маками. А по дороге расскажешь, как тебе удалось провернуть маскарад и побег. Только потом сразу домой!

Ага, конечно. Если только я смогу отпустить её.

Жрица улыбнулась – победно и солнечно. Вот лиса… Моё личное несчастье и западня.

Я взял кобылу под уздцы – отправлюсь пешком, потому что езда в одном седле обещает вполне предсказуемые последствия. От одной мысли о том, что её бедра будут тесно прижиматься ко мне, бросило в пот. И как теперь избавиться от этой картины?

Чалая, противная ревнивица, вздумала показать характер и тронулась с места только после того, как я хлопнул её по крупу.

– Не очень-то она тебя слушает, – девчонка усмехнулась, сверкнув белыми зубами, и тут же отвела взгляд в сторону. Поправила выбившиеся волосы – так изящно, легко. Засмотреться можно. Даже такое простое действие было пронизано грацией и женственностью.

– Чалая ревнует. Все женщины одинаковые, даже если это лошади.

– Я – не все. Я никого не ревновала.

Я только хмыкнул.

Рамона расправила спину и подняла глаза к небу. Мысли её бродили далеко, я это чувствовал и страстно хотел понять, что творится в её хорошенькой рыжей головке. Разговор, сначала неуклюжий, потёк плавней. Поразительно находчивая и безрассудно смелая – интересно, есть ли ещё искатели, подобные ей? Думаю, вряд ли.

День клонился к закату. Лагерь отдалялся - музыка и людские голоса давно уже смолкли, и мы остались в полном одиночестве. Оно было приятным, как дождь после изнурительного пекла. В том, что Рамона была рядом, на моей лошади, что говорила со мной, было что-то правильное. Да-да, правильное и естественное, уютное даже, несмотря на абсурдность нашего положения.

Как будто так и было задумано – она со мной. Или я с ней.

– Наши считают детей равнин едва ли не варварами, - Рамона усмехнулась и поёрзала в седле. – Но у нас сохранились такие дикие традиции… Ренн, ты слышал что-нибудь о Коридоре Воли?

– Что это?

Она набрала в грудь побольше воздуха и заговорила:

– Я ни разу не видела это вживую, но мне рассказывали. Если родственники против брака молодых, то жених может попросить у отца девушки испытание Коридором Воли. – Рамона передёрнула плечами, будто ей внезапно стало холодно. – Испытание очень тяжёлое и часто заканчивающееся смертью. Если отец соглашается, а он может и отказать, кстати, три десятка мужчин встают живым коридором, в конце которого ждёт невеста. Парень должен пройти этот коридор, но…

– Но его могут убить.

Рамона кивнула.

– Сначала его испытывают палками. Потом камнями. А, если он не падает, не поворачивает назад и не бросается бежать, то в конце его ждёт металл. Я читала, что беднягу-влюблённого сначала бьют дубинками, потом швыряют в него камни, а после пытаются ранить ножами. Он может уворачиваться или отнимать оружие, но ни в коем случае не бежать – иначе испытание будет считаться проваленным!

Она выглядела раздосадованной. Задумчиво грызла губу, глядя за горизонт, и ветер вздымал огненные волоски вокруг головы. Густые локоны вились вдоль спины и спускались ниже поясницы.

Словно королева осени – вдруг подумалось мне. Той осени, которая наступает вслед за удушливой летней жарой. Осени, когда до слякоти и мороза ещё далеко, когда деревья утопают в золоте и багрянце. И солнце ласкает, но не жжёт.

Глупое сентиментальное сравнение, и всё же… Она так похожа – с невероятными глазами цвета смолы или зрелого мёда и ярко-рыжими волосами, с этой белой кожей, тронутой нежным румянцем и алыми, как ягоды брусники, губами. И, если присмотреться внимательно, если наклониться к самому её лицу, можно заметить несколько золотистых пятнышек на носу и на скулах.

‍

Девушка-осень. Девушка-жрица, отданная в услужение бессмертной богине.

– Убийства ведь противны вашей натуре, – сказал, только чтобы не молчать.

– Да… но в этом случае это убийством не считается, - ответила она торопливо.

Было заметно, что Рамона смущена и запуталась. Тонкие пальцы сжимали луку седла.

– Удивительная двойственность, – я усмехнулся. – Убийство – не убийство.

Она не ответила. Только глубоко задумалась, и взгляд её стал серьёзнее некуда. А потом, когда молчание стало просто невыносимым и напряжение между нами грозило разлететься на осколки и изрезать обоих, спросила:

- Всё ещё считаешь, что за любовь умирают только дураки?

–  Хочешь поговорить о любви? – произнёс раздельно и медленно, не сводя с неё глаз.

–  А почему бы и нет? Чем не тема для разговора? – нарочито беззаботно продолжила Мона и снова поёрзала. – Помню, тогда, у костра…

–  Я тоже помню, что было у костра.

И глаза её расширеннее помню, и тени от огня на лице, и просьбу, и ту мучительно длинную, бесконечную ночь, когда был вынужден смотреть на неё спящую. Смотреть и запрещать себе её трогать.

Кошмар наяву.

А ещё отчётливо помнил тот единственный сумасшедший поцелуй, который я себе позволил. Её мягкость и податливость, своё нетерпение. Потом корил себя за то, что переступил черту, но какая-то часть меня ликовала и требовала повторения.