Звериное царство

Серж не может не думать, что Зверь, олицетворяющий для отца непреложный успех хозяйства, в действительности выступает в роли камня преткновения. Свинарник – как и Зверь – перерос их, стал главнее. Контролируют ли они дело, или оно подавляет их? Анри одержим Зверем и без конца говорит о расширении, строительстве новых зданий, увеличении поголовья, отделении самок от самцов – во имя эффективности и производительности… Серж останавливается на дороге, оборачивается и долго смотрит на свинарник.

Мужчины ушли, собаки умолкли, и Катрин погрузилась в тишину пустого дома. Может, Жером приоткроет дверь, войдет и попытается залезть к ней под одеяло? Если нет, она услышит, как он нерешительно топчется на пороге, переминается с ноги на ногу, опускает ручку, трогает ключ, но все-таки решает послушаться Сержа или Габриэль и отправляется к прабабушке, которая должна присматривать за ним в отсутствие взрослых. Катрин ничего не знает об отношениях мальчика с Элеонорой. Старуха напоминает ей паука, плетущего на темном чердаке паутину, из которой не вырваться. Такие сети вечны, они висят в одном и том же углу год, десять, сто лет, становясь все толще и опасней.

Элеонора наверняка не может простить Катрин, что та выгнала ее из укрытия, откуда она, единственная женщина семьи, бдила за своими мужчинами. Выгнала и переселила вместе со всем барахлом в крошечную пристройку. Катрин тщетно предостерегает Жерома от общения со старой гарпией – он слушает, но не слышит, и одному Богу известно, что творится в его бедной голове.

Кажется, Элеонора с незапамятных времен живет в доме, полном гадких кошек, и правит фермой на манер королевы-матери. Ей всего семьдесят восемь, и она может проскрипеть еще лет тридцать, а то и больше… Впрочем, что это меняет? Ничего. Умри матриарх сию секунду, все останется как есть. Вред причинен и давно укоренился в них, как они – на земле Пюи-Ларока, а Катрин попала в капкан корней, влипла в паутину и чем сильнее дергается, тем глубже увязает. Ею часто овладевает одно-единственное желание – не думать и не помнить. Забыть ошибки, былые мечты, прежние надежды, засунуть все в один мешок и утопить в грязи, в которую превратился ее мозг.

Катрин заболела так давно – задолго до первого сильного припадка, – что ей кажется, будто они «сожительствуют» тысячу лет. Сколько она себя помнит, сначала был этакий «белый шум». Ей приходилось все время настраивать свой мозг, как приемник, чтобы воспринимать мир без тревоги, но тогда она еще ощущала скрытые возможности, верила, что может прожить сотни разных жизней – достаточно только захотеть. Катрин родилась в деревне и мечтала сбежать. Не получилось, здесь она и умрет. Катрин помнит 14 июля 1967 года. Эстраду, выстроенную на сельской площади Пюи-Ларока, гирлянды, развешанные на каштанах, буфет рядом с памятником павшим, бочонки вина и пива, мешки с углем, который мужчины насыпали в жестяные бидоны на подставках, как для барбекю… Клубы едкого черного дыма улетали вверх и лохмотьями повисали на церковной колокольне.

В семнадцать лет она больше всего на свете жаждала уйти из дома, от до смерти скучных родителей. Отец таскал мешки с цементом на стройках или нанимался разнорабочим на сельскохозяйственные предприятия, мать боролась со скукой перед телевизором. Чтобы купить этот новенький Sonolor, они долго экономили и так им гордились, что усадили на диван всех членов семьи, когда отец начал его настраивать. Во время рекламных пауз все дружно кивали.

За рулем этого четырехцилиндрового «Рено Дофин» вы сразу почувствуете себя спокойно, в мире нет машины женственнее, водить ее – легче легкого! Какой старт! Какой разгон! Какая безопасность!

В тот вечер они сидели за стойкой и растерянно озирались, как будто спрашивали себя: «Какого черта мы здесь делаем?» Серж, коренастый брюнет, злой задира. Жоэль, сдержанный (а может, безликий), с покатыми плечами, его рыжие волосы блестели от бриллиантина. Лампочки раскачивались, и на лицах братьев танцевали разноцветные пятна. Они не разговаривали, не смотрели друг на друга, как будто никогда раньше не встречались и случайно пересеклись тем вечером, пропахшим жареным мясом, табачным дымом и дешевым лосьоном после бритья. Катрин кажется, что это ее и соблазнило: их странность, разность, недоверчивость к окружающему миру. Она тоже свысока относилась к танцулькам в Пюи-Лароке и мечтала напиться. Летучие мыши носились между ветвями каштанов, пожирая тучи однодневок, привлеченных светом гирлянд.

Серж встал, подошел к ней, наклонился, собираясь что-то сказать, и она почувствовала густой запах пота из расстегнутой на смуглой груди рубашки.

– Мне бы следовало бежать от тебя и твоих родственничков, как от чумы, – сказала она, – и мне дали бы приз за самое правильное решение в жизни…