Звериное царство

Жером отпускает ужа, задирает майку, и животное, покрытое горячими сухими чешуйками, ползет по его животу и груди, перебирается на плечи.

Он долго сидит в тени Мадонны с «оспинами». Уж обвивает его шею, спускается на запястье, показывает язычок, касаясь кожи мальчика. Царапина на голени подсохла и потемнела. Воздух напитался ароматом кипарисов, все вокруг благоухает, а усталые мертвецы задыхаются в гробах.

Жером кладет ужа у своих ног, но тот не бежит – не верит человеку, – потом отмирает, чувствует, что опасности больше нет, и медленно ползет прочь.

Жером поднимается на ноги, потягивается с закрытыми глазами, вздрагивает, как от озноба. Немой, Счастливчик, Идиот, Бастард. Выродок.

* * *

Жером возвращается на ферму и задерживается на пороге. Гладит ладонью разноцветные пластиковые полоски шторки, пришпиленной к кухонному косяку. Множество щенков, увидевших свет на псарне, с упоением грызли упругие штучки из нижнего ряда. Жерому нравится запах разогревшейся на солнце резины, ему иногда кажется, что вещи бывают больше себя самих и в них заключается целая жизнь: аромат шторки или брошенных во дворе шин, в которых стоит дождевая вода; короткие завитки на затылке Жюли-Мари; грязная лужа с головастиками. Он поднимается по лестнице, открывает дверь комнаты Катрин. Свет просачивается через щели в ставнях. Она делает ему знак подойти, он вдыхает спертый воздух, залезает в постель, прижимается к немощному телу матери. Катрин крепко обнимает сына, утыкается носом ему в затылок, нюхает волосы, шею.

– Где тебя носило? Вымазался, как поросенок. Чем это пахнет?

Катрин ощупывает грязные ноги Жерома, как будто хочет убедиться, что он жив-здоров, касается ранки на ноге, и мальчик глухо вскрикивает.

– Во что ты опять ввязался? Откуда эти царапины, синяки, болячки? Нужно остричь тебе ногти, а то они похожи на когти. Ты слушаешься сестру, принимаешь ванну? Она моет тебя? Ну-ка покажись, я проверю, нет ли вшей.

Мальчик чувствует тяжелое, со сна, дыхание матери, а она шепчет ему в затылок:

– Вот увидишь, мама поправится. Мне лучше, правда-правда… Тебе разве не кажется, что я лучше выгляжу? Я скоро встану… Отдохну еще немножко, совсем чуть-чуть… Господи, знал бы ты, как мне жаль! Так жаль… Поспи со мной минутку, ну пожалуйста, останься, не уходи, пока я не засну…

И он остается, и ждет. Чаще всего, когда он заходит в комнату, она поступает, как кладбищенские ящерицы, смывающиеся от людей за ограду, исчезает под простыней, что-то сердито бурчит. Мальчик присаживается рядом, на край кровати, смотрит на пустые упаковки из-под лекарств, застоявшуюся на дне вазы воду – на поверхности образовалась пленка, вроде молочной, коричневая и хрупкая. Жюли-Мари и Габриэль упорствуют – все время приносят букеты, которые неизменно вянут из-за отсутствия света.

«Зачем они мне? Не выношу этот запах, у меня от него мигрень начинается… Или дело не в цветах? Может, я вообще ничего не чувствую, только вонь свинарника? Что это? Розы? Плетистые? А это лилии? Тошнотворный аромат… И вянут через день… Нет ничего печальнее увядших цветов… Мрачное зрелище, им бы у гроба стоять. Хотите от меня избавиться? Закопать? Сговорились, да? Главное, никогда не слушай бабку, не верь ей, она хуже… да выбросьте вы их к чертям собачьим и поймите наконец: Я – Ненавижу – Цветы!»

Катрин умоляет забрать вазу, швырнуть букет в навозную яму, отнести курам – пусть клюют бутоны, а два дня спустя решает распахнуть ставни и дышит воздухом двора. Она возвращается к жизни, убирается у себя, в детской, повсюду в доме, проветривает в любую погоду – будь то дождь, ветер или снег. Открывает кухонные шкафчики, находит их слишком пустыми, решает ехать за покупками, восхищается новым сверкающим ярко-красным супермаркетом, бесконечным разнообразием товаров, изобретательной расстановкой консервных банок на полках, кидает все подряд в тележку.

«Мы с тобой как два пальца одной руки, верно? Ты мой сын. Так? Ты вышел из меня, ты плоть от плоти моей, родная кровиночка. Ты дикарь – как и я! Хочешь сбежим? Вдвоем. Никому ничего не скажем. Нам ведь ничего не нужно, раз мы есть друг у друга, согласен?»

На главной улице городка она останавливается перед каждой витриной, заходит во все магазины – бакалея, электротовары, табак, сувениры. Утюг, керамическая сова, абажур, пепельница, пара туфель, кукла для Жюли-Мари – все вызывает у нее восхищение. Вернувшись домой, она моментально забывает о покупках, бросает сумки и пакеты на кухонном столе, на коврике, на стульях, на полу. Потом они с Сержем неизбежно скандалят, кричат, оскорбляют друг друга, он упрекает ее за транжирство, она в ответ обзывает его скупердяем, скрягой, эгоистом.

«От осинки не родятся апельсинки! – язвит она. – Анри может быть доволен. Он хорошо тебя воспитал!»

Катрин в ярости, в ужасе, в изумлении. Обводит взглядом дом – плесень на обоях, на штукатурке.

«Грязь! Скверна! Если бы ты только мог себе представить, как мне стыдно! Может, поговорим о том, сколько ты тратишь на выпивку, алкаш несчастный?»