Звезда Любви

От Горчаковых Павел отправился в гостиницу "Бокэн", где остановился Муравьев. Перед отъездом Николай Николаевич просил его зайти с тем, чтобы передать с ним утвержденные в Петербурге инструкции для губернатора Камчатки Завойко. Эта встреча с Муравьевым один на один в гостиничном номере была куда более плодотворной. Николай Николаевич имел возможность более внимательно присмотреться к Шеховскому. Для себя он отметил цепкий взгляд, трезвые суждения, а самое главное — огромное желание вникнуть в суть происходящего, понять весь глубинный смысл того, что ему предстояло сделать. Найдя в лице молодого Шеховского внимательного и заинтересованного слушателя, Муравьев с воодушевлением принялся делиться с ним своими планами по обустройству восточной окраины великой империи. В свою очередь, Павла приятно поразила горячность молодого генерал-губернатора, его стремление укреплять величие России и на самых дальних ее рубежах. Он говорил так увлеченно, что Поль отметил, что он и сам уже загорелся идеями Николая Николаевича.

До Иркутска Шеховскому предстояло ехать с капитаном Невельским, а оттуда почти сразу же отправляться далее — на Камчатку, в Петропавловск. Ради любопытства заглянув в карту, он был поражен расстоянием, которое отделяет Петропавловск от Петербурга. Неужели и там, в Богом забытой глуши, живут люди? Павел с трудом мог представить себе, как ему удастся одолеть такой путь. У Муравьева он познакомился и со своим попутчиком, обласканным ныне сильными мира сего капитаном второго ранга Геннадием Ивановичем Невельским, который был лет на десять старше Павла и внешне никак не походил на героя, подвигами которого восхищался Петербург. Услышав, что князю путь лежит на Камчатку, он стал с восторгом рассказывать об Авачинской бухте, на которой расположен Петропавловск, о том, какой прекрасный порт может быть воздвигнут на ее берегах, но в тоже время сокрушался, что прискорбно мало внимания уделяется Амуру и его прибрежным областям.

— Да Вы поймите, Павел Николаевич, жизнь на Камчатке не возможна без того, чтобы не использовать Амур, — доказывал он Шеховскому, ухватившись по своей привычке за пуговицу его мундира. — Я не спорю, Камчатка сама по себе хороша, но это голодная земля, которая не сможет прокормить себя, а везти туда продовольствие сушей — это же так долго, так дорого! В то время как Амур может и должен стать тем водным путем, который будет снабжать Петропавловск.

— Я понимаю, — улыбался Поль, хотя ни черта не понимал в том, что говорил молодой капитан, но дал себе слово, что по дороге в Иркутск непременно разберется во всем этом.

В середине февраля из Петербурга выехала казенная тройка, увозя путешественников в далекую Сибирь. Дорогой молодые люди почти не разговаривали — это было совершенно невозможно, потому что чем дальше тройка удалялась на Восток, тем холоднее становилось. Дыхание вырывалось изо рта белыми облачками пара, застывая инеем на воротниках теплых шуб. Но вечерами, останавливаясь на ночлег, когда после ужина совершенно не чем было занять себя, Геннадий Иванович много рассказывал Шеховскому об Иркутске, Камчатке и тамошних жителях. Тот был прекрасным слушателем, но при этом не спешил делиться подробностями своей жизни, своими мыслями, молчал и о причинах, побудивших его оставить великосветский Петербург и отправиться в Сибирь, и Невельского порой поражала замкнутость и угрюмость молодого князя.

Павел знал от Муравьева, что Геннадий Иванович едет к невесте, и замечал, что иногда на Невельского находил мечтательных вид, когда он словно бы оказывался на берегах далекой Ангары, с милой его сердцу Екатериной Ивановной, которая преданно ждала его возвращения из Петербурга. И князь по-доброму завидовал ему в такие минуты. Невельской часто говорил о ней, рассказывал, какая она умная, красивая утонченная, какой прекрасный у нее голос, а Поль в такие моменты молчал, вспоминая большие темные глаза, водопад черных шелковистых локонов и дивный голос, которому рукоплескала добрая половина светского Петербурга.

Ужиная поздно вечером на какой-то почтовой станции в жарко натопленной комнате для постояльцев, Невельской совершенно случайно заметил в распахнутом вороте тонкой рубашки князя два обручальных кольца на шелковом гайтане рядом с нательным крестом. Перехватив его удивленный взгляд, Павел криво усмехнулся.

— Это моей жены и мое. Она погибла, — ответил он на невысказанный вопрос.

— Мне жаль, — растерянно пробормотал Невельской.

— Мне тоже, — каким-то безжизненным голосом ответил Шеховской.

Геннадий Иванович смутился, словно заглянул туда, куда ему было не положено, узнал о том, чего знать был не должен.