Звук и ярость

– Послушай. Только это не для посторонних. Тебе-то я могу сказать, потому что мы с тобой свои, что там ни говори. – Он наклонился ко мне и зачастил, глядя в сторону. – Я сейчас тяну кое за какие веревочки. Вот погоди до будущего года. Только погоди. А тогда и сам увидишь, где я буду маршировать. Не буду рассказывать, как и что, я только скажу: погоди, и увидишь, мой милый. – Тут он посмотрел мне в лицо, похлопал меня по плечу и, покачиваясь на каблуках, закивал. – Да, сэр. Я три года назад пошел в демократы не за здорово живешь. Мой зять в городском управлении, я… Да, сэр. Уж для того только стоило стать демократом, чтобы этот сукин сын взялся за работу… Ну а я – встань на том же углу ровно через год без двух дней, и сам увидишь.

– Будем надеяться. Ты это заслужил, Диакон. Да, кстати… – Я вынул из кармана письмо. – Занеси его завтра ко мне и отдай Шриву. У него для тебя кое-что будет. Но помни: завтра, не раньше.

Он взял письмо и оглядел его.

– Запечатано.

– Да. И внутри написано: «Действительно только с завтрашнего дня».

– Гм, – сказал он. Он посмотрел на конверт и пожевал губами. – Кое-что для меня, а?

– Да. Подарок, который я хочу тебе сделать.

Теперь он глядел прямо на меня, и конверт белел на солнце в его черной руке. Глаза у него были ласковые, карие, без зрачков, и внезапно я увидел, что из-за трескучей белой болтовни о мундирах и политике, из-за гарвардской позы на меня смотрит Роскус, робкий, загадочный, косноязычный и печальный.

– Вы ж не задумали подшутить над старым негром, а?

– Ты сам знаешь, что нет. Хоть один южанин когда-нибудь над тобой подшутил?

– Верно. Они хорошие люди. Только жить с ними нельзя.

– А ты пробовал? – спросил я. Но Роскус исчез. Снова он скрылся за той личностью, которую давно выучился подставлять миру вместо себя: чванной, поддельной, не совсем топорной.

– Я исполню твое желание, мой милый.

– Но только завтра, не забудь.

– Конечно, – сказал он. – Я понял, мой милый. Ну, что ж…

– Надеюсь… – сказал я. Он посмотрел на меня сверху вниз, доброжелательный, мудрый. Внезапно я протянул ему руку, и он потряс ее важно, с чванной высоты своих муниципальных и военных грез. – Ты хороший человек, Диакон. Надеюсь… Ты тут многим юнцам помог.

– Я стараюсь со всеми обходиться одинаково, – сказал он. – Никаких мелочных сословных границ я не провожу. Для меня человек – всегда человек, где бы я его ни встретил.

– Надеюсь, ты и дальше будешь приобретать не меньше друзей, чем прежде.

– Молодые ребята. Я с ними лажу. И они меня тоже не забывают, – сказал он, помахивая конвертом. Потом положил его во внутренний карман и застегнул сюртук. – Да, сэр, – сказал он. – У меня всегда было много хороших друзей.

Снова начали бить куранты. Половину. Я стоял в брюхе моей тени и слушал размеренные спокойные удары в солнечном свете среди тоненьких, еще маленьких листочков. Размеренные, мирные, безмятежные, с оттенком осени, всегда присущим колоколам даже в месяц юных новобрачных. Лежал под окном и ревел Он один раз взглянул на нее и знал. Устами младенца. Уличные фонари Куранты смолкли. Я снова пошел на почту, втаптывая мою тень в тротуар. сбегали с холма потом поднимались к городу как лампы подвешенные на стене одна над другой. Отец сказал потому что она любит Кэдди она любит людей за их недостатки. Дядя Мори топыря ноги перед камином вытащил руку чтобы выпить в честь Рождества. Джейсон бежал упал с руками в карманах и лежал как связанная курица пока Верш не поднял его. Ты бы хоть когда бегаешь руки из карманов вытаскивал тогда бы и сам встал. Катал головой в колыбели и раскатал затылок. Кэдди сказала Джейсону что Верш говорил что дядя Мори не работает потому что он всегда катал головой в колыбели когда был маленьким.

По тротуару мне навстречу шел Шрив, шаркая, по-толстому серьезный, его очки поблескивали под бегущими листьями, как две лужицы.

– Я дал Диакону записку с разрешением взять некоторые вещи. Меня днем может не быть, так ты ему не позволяй ничего брать до завтра, хорошо?

– Ладно. – Он посмотрел на меня. – А, собственно говоря, чем ты сегодня занимаешься? Разоделся, как на праздник, и болтаешься с похоронным видом, точно пролог к самосожжению вдовицы. Ты утром ходил на психологию?

– Ничем я не занимаюсь. Не раньше, чем завтра, ты понял?

– А что это у тебя тут?

– Так. Башмаки отдавал подбить. Не раньше, чем завтра, слышишь?

– Еще бы. Ладно. Да, кстати, ты утром видел письмо на столе?

– Нет.

– Лежит там. От Семирамиды. Завез шофер еще до десяти.

– Ладно. Я схожу за ним. И что ей понадобилось?

– Наверное, очередной домашний концерт-соло. Тум-ти-ти-те Джеральд бэ-бэ-бэ. Чуть-чуть погромче на барабане, Квентин. Черт, я рад, что я не джентльмен. – Он пошел дальше, поглаживая книгу, чуть оплывший, по-толстому сосредоточенный. Уличные фонари ты считаешь так потому что среди наших предков есть губернатор и три генерала а у мамы никого