100 великих загадочных смертей

М.Ф. фон Коттен на следствии показал, что уже во время их второй встречи «выяснилось, что Богров, которому… был дан псевдоним Надеждин, работать по анархистам в Петербурге не может, так как определилось, что таковых в Петербурге не имеется, что вполне совпадало с имеющимися в отделении сведениями. Что же касается социалистов-революционеров, то Богров с уверенностью заявил, что ему удастся завязать с ними сношения, как через Кальмановича, так равно через присяжного поверенного Мандельштама». Однако ничего ценного по эсерам Надеждин так и не сообщил, хотя был вхож в дом знакомого отца видного эсера юриста С.Е. Кальмановича и был знаком с проживавшим в столице другим известным эсером Е.Е. Лазаревым. Фон Коттен утверждал: «В одно из наших свиданий Богров сам поднял вопрос о том, что он даром получает от меня деньги, так как не дает никаких сведений. Тогда я, имея в виду трудность приобретения интеллигентной агентуры и принимая во внимание предстоящий вскоре его отъезд за границу, где он мог бы приобрести новые связи, предложил ему остаться у меня на жалованье до отъезда его за границу, что составляло ровно 6 месяцев с моих с ним сношений».

На допросах Богров признался, что сотрудничал с охранкой, чтобы иметь «некоторый излишек денег». А также из-за трусости. В Киеве начались повальные аресты анархистов, и он счел за благо донести на своих товарищей, чтобы себя обезопасить. Признание в трусости со стороны человека, для устранения царского премьера пошедшего на верную смерть, звучит, конечно, забавно. Особенно если учесть, что аресты происходили не после вступления Богрова в анархистскую группу, а накануне. К тому же за те два-три месяца, что он пробыл анархистом, не будучи еще полицейским агентом, Богров не успел совершить чего-либо такого, что могло навлечь на него судебное преследование или административные репрессии.

В качестве аванса Дмитрий получил от Кулябко 75 или 100 рублей, позднее ему установили жалованье в 100–150 рублей в месяц. По тем временам – деньги немалые, если учесть, что, например, капитан на должности командира роты ежемесячно получал 105 рублей. Однако отец Богрова был очень богатый человек и мог давать сыну суммы в несколько раз большие. Только принадлежавший ему доходный дом на Бибиковском бульваре оценивался в полмиллиона рублей. Дмитрию отец еще в студенческие годы предоставил две комнаты с отдельным входом при полном пансионе и еще давал на карманные расходы столько же, сколько платил Кулябко. Жизнь Богров сравнительно с имевшимися возможностями вел довольно скромную. Единственной страстью его будто бы была игра. По воспоминаниям друзей детства, «стоило вытащить из стенного шкафа маленькую рулетку, как Митя Богров погибал для нас и не было никакой возможности оторвать его от игры». Как показал Кулябко, Богров утверждал, что, «будучи за границей, он проиграл 1000 или 1500 франков, что это долг чести, денег у него нет, так как отец очень скуп, и он надеется, что за оказанные мне услуги я дам ему возможность уплатить этот долг».

Однако отец столь щепетильного в вопросах чести агента отчего-то был в полном неведении насчет пристрастия сына к азартным играм и в свое отсутствие доверял Дмитрию управление доходным домом, когда через его руки проходили тысячи, если не десятки тысяч рублей. К тому же Григорий Богров неоднократно предлагал своему младшему отпрыску стартовый капитал для начала собственного дела. Вряд ли предложения такого рода он рискнул бы сделать человеку с репутацией завзятого игрока. Когда, находясь за границей, Богров выпросил у фон Коттена аванс на покрытие крупного проигрыша, перевод в 150 рублей вернулся назад невостребованным. Создается впечатление, что вся совокупность мотивов, нередко противоречивших друг другу, – корыстолюбие, страсть к игре, трусость, приверженность к охранению государственных устоев – понадобилась Дмитрию Григорьевичу лишь затем, чтобы убедить чинов охранки о своей надежности как осведомителя.