125 rus

злой, это просто жизнь такая… Хитклиф влюблен. Это обеляет его и оправдывает всю

устроенную им жуть. Хитклиф стоит на горе, взор его устремлен куда-то далеко, за

горизонт. Хитклиф бродит по вересковым пустошам и полы черного плаща его

развеваются на ветру… И вся эта дешевая красота. Башни с заточенными принцессами и

маги в колпаках со звездами.

Пожалуй, в черно-белом кино с трескающейся озвучкой, Аякс стоял на вершине скалы

на Емаре и сизые тучи сгущались над бедной его головой. События безумного дня не

давали покоя его мыслям.

Аякс вздрогнул. Ветер усилился. Море, которое прошлой ночью неожиданно замерло,

сейчас злилось и буквально закипало – так уж эти высокие волны выглядели сверху.

Кипящее мятное желе где-то там, внизу… Мятная Юмора. Старая Юмора на пожелтевшей

фотографии.

Аякс вытащил из кармана мобильный телефон, который молчал все дни его

пребывания в Приморском крае. Одно входящее сообщение. Он так картинно прикрыл

глаза – нам ведь нужна настоящая трагедия! – и нажал на кнопку «читать». Нет-нет-нет.

Это не было сообщение на французском языке. Это не имело никакого отношения к

сегодняшним заботам. Все оказалось куда проще. «КУДА ТЫ ПРОПАЛ? ВЕРНИСЬ

ДОМОЙ, СЫНОК».

У меня во рту пересохло. Погода портилась. Очередная волна разбилась с

оглушительным грохотом. Мой отец всегда умел подбирать слова. Когда я жил в

интернате, он писал мне письма на листах, вырванных из деловых ежедневников. Он

писал: «Одевайся теплее, на улице уже ледок». И я думал, только бы прилюдно не

разрыдаться на слове «ледок». Я выходил зимой во внутренний двор и перечитывал

стопку огрызков из отцовского органайзера. Ледок. Сынок. Как трогательно.

Только эти слова ничего не значили для самого отца. Он просто знал эффективность

фразы «Тянешься к книгам, бедолага», когда в библиотеке интерната не оказалось

интересующего меня фолианта. Папа меня жалеет, подумал я. И, как всегда, просчитался.

Потому что все книги я купил себе сам. Впоследствии. Он не мог даже отксерокопировать

несколько страниц. Я купил все свои книги себе сам, когда я стал работать письменным

переводчиком. И мой отец пел на каждом углу о моих переводческих талантах, которые

приносят неплохие деньги.

А до этого он привозил мне в интернат подарки на день рождения. Он дарил мне ручки

Parker, чтобы «от моего немого спиногрыза была хоть какая-то творческая польза. На

пользу материальную мне рассчитывать, увы, не приходится».

Давным-давно, когда еще деревья были большими, я грохнулся с какого-то гребаного

карниза и расшиб себе все, что можно, на внешней стороне запястья остался

отвратительный кривой шрам. Мой отец не соизволил привезти мне леденцы с

апельсинами. Он не мог даже брякнуть что-то из серии «шрамы украшают мужчину». Ни

черта подобного. Он просто скорчился, отвернулся и сказал: «Я не могу смотреть на это

уродство. Тебе стоит носить часы с широким ремешком, чтобы никто не заметил такую

гадость».

А сейчас он хочет сынка обратно. Блудного сынка, наверное. Он же не мог выгнать

меня из собственного дома, вы что, столь уважаемый в народе господин просто так не

может поступить… Барин у нас интеллигентный, увлекается эпохой Наполеона и играет

на фортепьянах. Он играл на фортепиано, когда я навсегда покинул свой дом – я видел его

силуэт в окне – и я ненавидел этот музыкальный инструмент. Я бы выкинул эту

деревянную махину в море прямо вот с этой скалы. Пусть оно утонет ко всем чертям!

Пусть все его клавиши отвалятся, и пусть прибой вынесет их на берег, чтобы люди,

которые отдыхают на пляже или пошли в поход на бухту Емар, спотыкались об эти

деревяшки и недоумевали: «Что за рухлядь из воды принесло?». Тогда мой отец не

сможет ничем прикрываться. И ему останется только молчать. Тогда мы будем в равном

положении. А если он не будет молчать, он сможет только вопить, как в мой последний

вечер в его доме: «Ты тут никто! И ничто!»

И на этом ходе в игре мрачный и одинокий Аякс смог максимально вжиться в свою

роль. Он начал делать типично экранные жесты… Забавная девушка, эта Марина, она

вычитала где-то, что признаться в своих чувствах глухому, немому или вовсе

глухонемому человеку можно, нарисовав большими пальцами обеих рук сердечко.

Господи, лучше бы она сказала это вслух, так я бы скорее понял ее. А нарисовать

пальцами сердечко я и сам могу.

Я не хотел сердечек. Никогда. Я хотел сжигать мосты экранными жестами. Как

Гарольд. Как Хитклиф. Аякс, стоя на вершине отвесной скалы не по-летнему холодным

вечером, долгое время был погружен в свои думы, которые были под стать погоде – все

местные СМИ объявили штормовое предупреждение. Затем Аякс размахнулся и выкинул

свой телефон в море.