1917, или Дни отчаяния

Солдат на платформе что-то говорит офицеру и показывает рукой на паровозный дым, ставший гораздо больше. Офицер всматривается и, подбежав к локомотиву, пытается привлечь внимание машиниста.

Но тот не слышит его.

Кочегар в кабине локомотива продолжает бросать уголь в топку.

Тогда офицер несколько раз стреляет в воздух из револьвера

На этот раз машинист реагирует и высовывается в боковое окно.

Офицер показывает ему на…

Теперь уже видно и встречный паровоз – он уже близко.

Машинист поезда Керенского кидается к рычагам и крутит колесо экстренного торможения.

Внутри салон-вагона все летит на пол. Керенского выбрасывает из кресла, и он катится по полу к письменному столу.

Из-под колес тормозящего локомотива летят искры, длинное цилиндрическое тело окутывает бьющий из клапанов пар. Но встречный паровоз не снижает скорости и приближается с катастрофической быстротой.

Машинист поезда Керенского включает реверс, колеса начинают вращаться в противоположную сторону. Переднюю платформу бросает из стороны в сторону. Солдаты падают, катятся по платформе. Рушится ограждение из мешков, рассыпается пулеметное гнездо. Скрежет металла о металл, крики, мат – все накрывает гудок локомотива, похожий на предсмертный вопль. Поезд останавливается и тут же начинает движение в обратную сторону, но слишком медленно…

Встречный паровоз уже в нескольких десятках метров. С платформы прыгают солдаты, офицер…

Удар сокрушителен, но его принимает платформа, стоящая впереди локомотива. Ее сминает, срывает со сцепки, но и встречный паровоз теряет контакт с рельсами – валится на бок, поднимая облако земли, щебня, задирая рельсы со шпалами с ошеломительной легкостью, словно лист бумаги ураганным ветром. И летит, летит, переворачиваясь…

Платформа исчезает под паровозной тушей, от удара лопается котел, и локомотив взрывается, разбрасывая вокруг себя огонь и куски жеваного металла. Осколки бьют по поезду Керенского, летят выбитые стекла в салон-вагоне, со свистом вырываются струи пара. Поезд по инерции проезжает еще метров пятьдесят и останавливается.

Керенский, держась за ушибленное плечо, встает с пола. Он цел, хотя и потрепан, но глаза у него слегка безумные, как у человека, пережившего сильный стресс.

Он выходит из вагона и спрыгивает на насыпь.

Впереди – разрушенные пути и обломки локомотива.

К Керенскому подскакивают люди.

– Александр Федорович! Вы целы?

– Александр Федорович! Живы? Нужен врач?

Керенский смотрит на горящие обломки. Лицо у него злое, брови сведены к переносице.

– Жив я, жив… – раздраженно говорит он. – Сколько верст до Полоцка?

19 июля 1917 года. Полоцк. Железнодорожный вокзал

В зале ожидания суета. У дверей часовые. Кто-то за закрытыми дверями орет в телефонную трубку, требуя транспорт.

Чуть в стороне сидят Керенский и Терещенко. Михаил Иванович говорит:

– И все это выясняется уже тогда, когда ничего изменить нельзя… Ночью раздавались листовки в полки, утром вышли газеты – мы с Гучковым не смогли ничего сделать…

При произнесении фамилии Гучкова Керенский вздрагивает лицом.

– Переверзев действовал без ведома Комитета.

– И без твоего ведома?

– Да.

– Мы упустили Ленина…

Терещенко вскакивает.

– …мы потеряли Ганецкого. Судно, зафрахтованное Парвусом, должно было зайти в порт сегодня днем, но не зашло.

– Может быть, опаздывает?

– По радио сообщили, что корабль идет в Стокгольм. Мы упустили возможность, Александр Федорович, разоблачить Ленина и ликвидировать его партию. Я буду требовать отставки Переверзева.

– Не горячись, хотя против его отставки лично я ничего не имею. Но ведь был и положительный эффект от действий Павла Николаевича?

Терещенко морщится, словно лимон укусил.

– Погоди, Михаил Иванович. Ты же сам сказал, что часть военных, получив листовки о предательстве Ленина, перестала колебаться и стала на нашу сторону? И это хорошо!

– Мы могли вылечить болезнь, Александр Федорович! А занялись тем, что рубим хвост частями. Ленин и Зиновьев на свободе. Оснований для ареста Троцкого у нас нет – ничего, что бы связывало его с большевиками, в наше распоряжение не поступало. Мы арестовали Суменсон, но она, будучи предупрежденной, сожгла все документы. Все, что планировалось, пошло к чертовой матери…

– Ничего не пропало, Михаил Иванович. Я снял с фронта надежные части – артиллеристов, самокатчиков, кавалеристов – город мы удержим. Особенно теперь, когда вожди сбежали, это вполне реальная задача – не надо будет проливать реки крови.

– Думаю, что крови, Александр Федорович, придется пролить немало!

– Для этого у нас есть Корнилов. Он способен на непопулярные решения.

Керенский на миг склоняет голову, задумываясь.