1917, или Дни отчаяния

– Евгения Маврикиевна Суменсон? – задает вопрос подпоручик, поворачиваясь к хозяйке.

– Да, – отвечает женщина. – Чем обязана вашему присутствию в моем доме?

У нее достаточно сильный польский акцент, хотя по-русски она изъясняется превосходно.

– Выписан ордер на ваш арест, – поясняет офицер. – Прошу вас проследовать со мной.

– Я представитель фирмы «Нестле» в России, – говорит Суменсон. – Гражданка другой страны.

– Это не играет роли, – отвечает подпоручик. – Собирайтесь.

– А в чем причина моего ареста?

– Антиправительственная деятельность, – говорит поручик. – Насколько мне известно, дипломатической неприкосновенностью вы не пользуетесь. Яков Станиславович Фюрстенберг братом вам приходится? Не так ли?

– Так, приходится. Но какое отношение к делам брата имею я?

– Проедемте, Евгения Маврикиевна, – вежливо говорит подпоручик. – Именно это мы с вами вскоре и выясним…

Монако. Набережная. 30 апреля 1956 года

На променаде, опершись локтями на перила нависшей над пляжем Набережной, стоят Никифоров и Терещенко.

– Вы читали об изъятых из дела Ленина бумагах?

– Нет, – качает головой Никифоров.

– А они были… Например, был изъят приказ германского императорского банка об отпуске денег большевикам за «пропаганду мира в России».

– Ваш документ?

– Мой, конечно, – фыркает Терещенко. – В этом деле 95 % документов – мои. Следственная комиссия Временного правительства в основном опиралась на документы, собранные мной.

– Я читал дело Суменсон, – говорит Никифоров. – Боюсь, что ее роль вами сильно преувеличена…

– Скорее – преуменьшена, – улыбается Терещенко. – Она женщина умная, ловкая, соображала быстро. Успела сжечь компрометирующие брата документы. Показания давала очень осторожно, дозировала информацию, мешала правду и ложь в самую плепорцию… Ее выпустили под залог в октябре 17-го, такая вот ирония судьбы…

– Ну, – говорит Никифоров, улыбаясь в ответ, – на кого вам пенять? Арестовали – выпустили, наводили порядок как умели…

– Намекаете на излишнюю гуманность?

– Констатирую факт.

– И хотел бы возразить, да не смогу. Была в нас такая интеллигентская мягкотелость, не хватало ленинской твердости шеи резать…

– Иронизируете? – спрашивает Сергей Александрович, прищуриваясь.

– Отнюдь. Констатирую факт. Мы тогда еще не знали, до чего дойдут большевики, какой новый порядок установят.

– Не обидитесь, Михаил Иванович, если отвечу честно?

– Валяйте…

– Благодаря людям, которых вы осуждаете за жестокость, моя страна сейчас одна из самых могущественных в мире. Мы победили Гитлера, у нас есть атомная бомба, мы обязательно полетим в космос, а вы, простите, прозябаете на свалке истории. И будете на ней прозябать. Не находите, что лучше было бы вести себя соответственно ситуации?

Некоторое время Терещенко молчит, пережевывая сказанное, но лицо у него остается спокойным.

– Как бы это вам, Сергей Александрович, попонятнее объяснить? – наконец говорит он. – Есть два метода построить страну. Первый – это поставить на вершину человека и положить к его ногам государство. Это хотели сделать мы, но у нас не получилось. Мы оказались мягкими, гуманными, и там, где надо было убить сотню тысяч, сомневались, расстрелять нам десяток большевиков или не расстреливать? Сомнения стоили дорогого – нашего сокрушительного падения. А второй метод – это возвести государство, а к его ногам бросить человека. Для этого нужна не жесткость – жестокость. Для этого нужно не считать жертвы, а радоваться им. Да, у вас получилось построить мир, где человек – ничто. Вы, правда, для этой цели извели миллионы, но построили. Вопрос в том, кто захочет жить в этом вашем раю?

– Живут же… – иронично роняет Никифоров. – Живут, Михаил Иванович. Я вот живу. Миллионы моих сограждан живут и радуются. У нас же самая лучшая в мире страна! Мы в ней хозяева! Все, что мы строим – для будущих поколений. Задача у нас простая и понятная – построить коммунизм. А для такой цели можно и перегибы потерпеть! Мы с вами разные…

– Я заметил… – говорит Терещенко. – Вы – месье Никифоров, человек будущего. Житель страны победившего коммунизма… Если говорить о перспективе, конечно… Я – пережиток того прошлого, с которым боролись ваши отцы-основатели. Бывший сахарозаводчик, банкир, министр-капиталист… Свалка истории, как вы удивительно метко умудрились заметить. Мы действительно потерпели неудачу, сокрушительную неудачу, и мне стыдно за это. Но мне не стыдно за то, что мы хотели построить. И сегодня я бы добивался того же самого – человеческих свобод.

– И снова проиграли бы… – пожимает плечами Никифоров. – Свобода не нужна человеку. Это излишество, как третья рука или шестой палец – сами по себе вещи полезные, но что с ними делать? Человеку нужен порядок. Не анархия, а уверенность в завтрашнем дне. Не свободы, а четко поставленные задачи! Без цели общество начинает разлагаться, глупеет, деградирует. Знаете, Михаил Иванович, почему мы, русские, всегда будем антагонистами западному миру? Потому что мы умеем видеть главное – цель. И нам все равно, какой ценой ее достигнуть, главное – достигнуть!