1917, или Дни отчаяния

– А если для достижения цели надо будет уничтожить другую страну?

– Вы, верно, шутите, Михаил Иванович, – Сергей Александрович благожелательно улыбается. – Для того чтобы СССР был самым могучим государством в мире, мы готовы на большее.

Терещенко смотрит на Никифорова с нескрываемым интересом и с брезгливостью одновременно.

– А ведь вы правы, Сергей Александрович…

– В чем?

– Правы, когда говорите, что мы были чрезмерно гуманны. Но мы плохо представляли, к чему приведет нас гуманность.

– А к чему она вас привела? К потере власти?

– Она привела нас к вашему появлению.

Никифоров искренне смеется, запрокидывая голову. Терещенко молчит.

– Простите, не удержался, – говорит Никифоров. – Давайте начистоту, Михаил Иванович…

– Давайте.

– Вы же патриот России, месье Терещенко?

– Я патриот Той России.

– Оставьте! – морщится Никифоров. – Патриот – это патриот, не играйте словами. Чем нынешний СССР хуже вашей империи? Ничем. Россия одна. Тогда, сейчас, завтра: Россия – это Россия. Мы пришли в умирающую страну. Ее убило гнилое самодержавие, ее убила война и Государственная дума, неспособная принимать решения! Ее убили вы – либералы, ваше Временное правительство, которое металось между революцией и демократией. Страна была в агонии, когда мы взяли власть, а Российскую империю продолжали убивать белые, зеленые, черные, серо-буро-малиновые, Директории, республики, гетманы, евреи, батьки и мамки… Мы победили и их, хотя все висело на волоске. Потом мы одолели внутреннего врага, подняли из пепла народное хозяйство. Нам и тут мешали, но мы видели цель и смогли все преодолеть. И войну мы выиграли, пусть ценой потерь, но выиграли вчистую. И вот… Посмотрите на СССР сегодня – через одиннадцать лет после войны. Под нами половина Европы, Прибалтика, мы наконец-то успокоили Украину с ее глупыми попытками самостийности. Средняя Азия безропотно строит коммунизм вместе с нами, Китай идет по социалистическому пути развития. У нас есть сторонники в Африке, в Южной Америке – наша идеология самая сильная на планете. Вы должны любить нас, Михаил Иванович! Мы построили страну, которая была у вас только в планах – великую, сильную, непобедимую. Страну-лидера! Так не все равно вам, как мы этого достигли, если результат столь удачен? Это здание – на века! Мы не только вернули империи утраченную силу, мы влили в ее жилы свежую кровь, расширили ее завоевания, заставили считаться с нею злейших врагов! Нас боятся! Нас уважают! Разве вы не этого хотели?

Терещенко качает головой.

– Ничто, построенное на страхе, не способно быть зданием на века, месье Никифоров. Такого в истории человечества еще не было.

Никифоров смотрит на Михаила Ивановича, как на капризного ребенка.

– Неужели? Значит, мы и в этом будем первыми.

19 июля 1917 года. Неподалеку от Полоцка. День

По железнодорожному полотну едет мощный паровоз. Впереди он толкает платформу, обложенную мешками с песком. За мешками – солдаты с трехлинейками и пулеметный расчет. За паровозом прицеплен салон-вагон.

Короткий поезд едет быстро, из трубы валит белый дым.

Салон-вагон.

Внутри часть салон-вагона обставлена как рабочий кабинет: письменный стол, рабочее кресло, несколько кресел для посетителей.

В одном из «гостевых» кресел сидит Александр Федорович Керенский. Он просматривает бумаги и одновременно попивает чай. На окнах – занавески, если бы не легкое покачивание и перестук колес, то догадаться, что он в поезде, было бы невозможно.

Керенский одет во френч и галифе – строго и со вкусом, без всяких излишеств. Стрижка под ежик и плотно сжатый узкий рот добавляют аскетичности образу – этакий вояка, отец солдатам. Но руки, держащие бумаги, нежные и ухоженные, с аккуратным маникюром, говорят о хозяине и его характере больше, чем полувоенная форма.

Платформа перед паровозом.

Солдаты заняты кто чем, за исключением нескольких дозорных, что лежат на бруствере из мешков с песком да лениво оглядывают окружающий пейзаж. Мирно и тихо вокруг. Лес сменяется полями, поезд перескакивает через короткие мостики, брошенные над заболоченными речушками.

Один из солдат, пожилой, с седой щетиной на круглом лице, смотрит вперед и видит далеко впереди (а в этом месте полотно просматривается на несколько километров) белый дымок. Он щурится на утреннем солнце и, докуривая самокрутку, приглядывается. Потом толкает соседа.

– Семеныч, а ну-ка, чё там, глянь…

Семеныч с виду помоложе лет на десять, сдвигает фуражку на затылок и прикрывает глаза ладонью.

– Поезд, кажись… – говорит он. – Вроде дым паровозный… Встречный, Иван Николаич, это… Просто далеко ище…

По железнодорожному полотну несется на полных парах паровоз. Валит из трубы дым, бешено крутятся колеса. Давление в котле на пределе – стрелка манометра бьется об ограничитель.

А в кабине никого нет!

Если посмотреть над трубой этого паровоза, то можно рассмотреть дым идущего ему навстречу поезда с Керенским.

19 июля 1917 года. Поезд Керенского