1917, или Дни отчаяния

ГОСУДАРЬ, спасите Россию, ей грозит унижение и позор.

Война в таких условиях не может быть победоносно закончена, так как брожение распространилось уже на армию и грозит развиться, если безначалию и беспорядку власти не будет положен решительный конец.

ГОСУДАРЬ, безотлагательно призовите лицо, которому может верить вся страна, и поручите ему составить правительство, которому будет доверять все население.

За таким правительством пойдет вся Россия, одушевившись вновь верою в себя и в своих руководителей.

В этот небывалый по ужасающим последствиям и страшный час иного выхода нет и медлить невозможно.

Председатель Государственной Думы Михаил Родзянко.

26 февраля 1917 года. Могилев.

Ставка Верховного Главнокомандующего

Царь Николай читает телеграмму, одна половина его лица слегка подергивается, выдавая крайнюю степень раздраженности. Закончив, он кладет телеграмму на стол, встает и подходит к окну.

За его спиной остается стоять Владимир Борисович Фредерикс, министр Императорского двора.

– Опять этот истеричный толстяк Родзянко пишет мне всякую чушь, – говорит император неприязненно. – Вторая истерика за день – не многовато ли для государственного деятеля?

Фредерикс молча глядит в спину императору и видит отражение лица Николая в оконном стекле.

– Что говорит о хлебе наш градоначальник Балк? – спрашивает государь.

– Александр Павлович уверен в том, что запасов зерна в городе как минимум на 22 дня.

– Об этом объявляли?

– Да, государь.

– В чем же причина бунтов?

– Боюсь, что тут господин Родзянко прав. Власти не верят.

– Много ли народа на улицах?

– Согласно докладу генерала Хабалова, бастует более трехсот тысяч.

– Как я понимаю, мое распоряжение о наведении порядка в столице решительными методами осталось неисполненным?

– Ваше Императорское Величество, в течение последних дней Охранным отделением по приказу генерала Протопопова арестовано полторы сотни неблагонадежных лиц и профессиональных революционеров, занимавшихся агитацией среди солдат и подрывной деятельностью. Александр Дмитриевич полагал, что восстание обезглавлено…

– У правительства был план, – говорит Николай Александрович с плохо скрываемой болью в голосе. – Почему же допустили такое?

– Не все обстоятельства можно предусмотреть, Ваше Императорское Величество, вы как человек военный это понимаете. Слишком многие случайности обернулись против нас. Это тот вариант, когда дела на фронте куда лучше дел в тылу. Фронт цел и стоит, тылы сгнили.

– Вы опять скажете, что Родзянко прав…

– Увы, государь… Он прав. Нужно правительство народного доверия, бунтовщиков, как предлагает Беляев, надо не арестовывать, а показательно казнить! Нужно отвести войска из столицы, чтобы они не разложились окончательно…

– И оставить столицу на разграбление плебсу?

Царь в гневе поворачивается к Фредериксу: губы плотно сжаты, глаза прищурены.

Фредерикс не отводит взгляда.

– Ваше Величество, Луи Тьер таким образом спас войска во время Парижской Коммуны. Если солдаты перейдут на сторону восставших, то ситуация станет необратимой. Сегодня Волынский полк выполнил свой долг, но станет ли он стрелять завтра? В казармах брожения, солдаты не хотят убивать свой народ, и, боюсь, взывать к чувству долга будет пустой тратой времени. Это не фронт. Как объяснить людям, что толпа на улицах для державы страшнее кайзеровской пехоты? У нас всего три с половиной тысячи полицейских против 160 тысяч военных на зимних квартирах. Государь, возьмите управление в свои руки! Ваши министры – всего лишь люди. Они напуганы, они допускают неверные решения. Нельзя полагаться на них целиком и полностью! Народ все еще любит вас, дайте же ему повод вам поверить!

Николай Александрович молчит, потом снова отворачивается к окну.

– Поздно, – говорит он. – О каком доверии можно говорить, Владимир Борисович, если меня предали самые близкие? Мои родственники участвовали в заговорах против меня, депутаты Думы плели интриги с целью сменить меня на кузена… Мою жену ненавидели и открыто строили планы ее убийства, говорили гадости о ней и обо мне! Делалось все возможное, чтобы народ потерял уважение к власти как таковой. Ее ненавидят, меня – не хотят! А теперь вы предлагаете мне вернуть веру народа, залив Петербург кровью?