1984

Это он и хотел услышать. Не просто любовь к одному человеку, а животный инстинкт, простое, не слишком переборчивое вожделение – вот сила, которая разорвет Партию на куски. Он повалил ее на траву среди рассыпавшихся колокольчиков. На этот раз никаких заминок. Наконец их частое дыхание выровнялось, обоих одолела блаженная истома, и они отпали друг от друга. Солнце, казалось, припекало сильнее. Обоих клонило в сон. Он потянулся за ее отброшенным комбинезоном, прикрыл ее, и они почти сразу же задремали где-то на полчаса.

Уинстон проснулся первым. Сел и загляделся на ее веснушчатое лицо, под которое она в мирном сне подложила ладошку. Если бы не губы, ее нельзя было бы назвать красивой. Всмотревшись, можно заметить морщинки вокруг глаз. Короткие темные волосы – очень густые и мягкие. Он подумал, что так и не знает ни ее фамилии, ни адреса.

Молодое сильное тело, такое беззащитное во сне, пробудило в нем жалость и желание защитить ее. Но безотчетная нежность, которую он почувствовал в орешнике под песню дрозда, не спешила возвращаться. Он стянул прикрывавший ее комбинезон и задумчиво рассматривал ее – белую, гладкую, уютно устроившуюся на боку. В прежние времена, думал он, мужчина смотрел на женское тело, находил его желанным – и все, конец истории. Но сейчас не может быть ни чистой любви, ни чистого вожделения. Нет чистых чувств, все перемешано со страхом и ненавистью. Их объятия были как бой, оргазм – как победа. Как удар по Партии. Они совершили политический акт.

3.

– Сюда можно будет приехать еще разок, – сказала Джулия. – Укромные места безопасно использовать два раза. Но только через месяц-другой.

Проснувшись, она вела себя иначе: стала настороженной и деловитой, оделась, повязала красный пояс и принялась расписывать в деталях, как возвращаться. Уинстону казалось естественным возложить эту заботу на нее. Ей, в отличие от него, явно не занимать практичности и хитроумия, к тому же многочисленные походы, по всей видимости, сформировали у нее исчерпывающее представление об окрестностях Лондона.

Она дала ему совсем другой маршрут, не тот, которым он сюда добрался, – с конечным пунктом на другом вокзале. «Никогда не возвращайся той же дорогой, какой приехал», – сказала она, словно провозглашая какой-то важный общий принцип. Она уйдет первой, Уинстону надо подождать полчаса, прежде чем последовать за ней.

Следующее свидание Джулия назначила ему через четыре дня, после работы, на уличном рынке в бедном квартале, где обычно толпа и шумно. Она будет бродить между прилавками как бы в поисках шнурков для ботинок или ниток для шитья. Если удостоверится, что слежки нет, то высморкается при его приближении, в противном же случае надо пройти мимо нее, сделав вид, что не узнал. Но если повезет, в толпе удастся поболтать минут пятнадцать и договориться о новой встрече.

– А теперь мне пора, – сказала она, убедившись, что Уинстон запомнил все инструкции. – Мне в девятнадцать тридцать в МАС – два часа раздавать листовки или что там еще скажут. Вот срань, а? Отряхни меня, пожалуйста. Травинок в волосах не осталось? Уверен? Тогда до новых встреч, любовь моя!

Она кинулась ему на шею, страстно поцеловала, а через мгновение уже пробиралась сквозь кусты и вскоре исчезла в лесу почти бесшумно. Так он и не узнал ни ее фамилии, ни адреса. Впрочем, неважно – все равно о том, чтобы встречаться дома или переписываться, не может быть и речи.

На лесную полянку они так и не вернулись. За весь май им удалось заняться любовью еще только один раз, в другом тайнике Джулии – на колокольне полуразрушенной церкви в почти пустынной местности, где тридцать лет назад упала атомная бомба. Сам по себе тайник отличный, но добираться до него оказалось очень опасно. В остальное время им удавалось встречаться только на улице, каждый раз в новом месте и не больше чем на полчаса. Во время прогулок получалось хоть как-то разговаривать. Толпа влекла их по тротуару, а они, держась на расстоянии и не глядя друг на друга, вели странную, полную пауз беседу – мерцающую, как лучи маяка. Вдруг замолкали, приметив партийную униформу или телевид, через несколько минут возобновляли разговор на полуслове, внезапно его сворачивали, расставаясь в оговоренной точке, а на следующий день продолжали почти с того же места. Джулия, казалось, привыкла к такому способу общения – она называла это «разговоры в рассрочку». У нее удивительно ловко получалось говорить, не шевеля губами. Только однажды за месяц ежевечерних встреч они сумели поцеловаться. Шли молча по переулку (в стороне от шумных улиц Джулия всегда молчала), как вдруг раздался оглушающий рев, мостовая вздыбилась и Уинстон оказался на земле. Он лежал на боку, перепуганный и весь в ссадинах. Ракета ударила где-то совсем близко. Вдруг он увидел в нескольких сантиметрах от себя лицо Джулии, смертельно побледневшее, белое как мел. Даже губы у нее побелели. Мертва! Он прижал ее к себе – и почувствовал, что целует живое, теплое лицо. Только какая-то пыль все время лезла в рот. Их лица покрывал толстый слой осыпавшейся штукатурки.