1984

Они тогда три месяца как поженились. Пошли в турпоход где-то в Кенте и сбились с дороги. Отстали от группы всего минуты на две, но куда-то не туда свернули – и вдруг едва удержались на краю отвесного обрыва над старым известняковым карьером. Глубина его достигала десяти, а то и двадцати метров, на дне – валуны. Осознав, что они заблудились, Кэтрин разнервничалась. Стоило всего на минуту оторваться от шумной толпы туристов – и она уже чувствовала себя виноватой. Она хотела вернуться той же дорогой, которой они пришли к обрывy, и поспешить на поиски. Но в этот момент Уинстон заметил в трещинах скалы у них под ногами кустики плакун-травы. Один был двухцветным – пурпурным и кирпично-красным, хотя цветы росли из одного корня. Уинстон никогда еще такого не видел. Он позвал Кэтрин посмотреть.

– Гляди, Кэтрин, какие цветы! Вон тот кустик, в самом низу. Видишь, два разных цвета?

Она уже повернула обратно, но досадливо поплелась к нему. Даже наклонилась над обрывом посмотреть, куда он показывает. Он стоял чуть сзади и положил руку ей на талию, чтобы поддержать. Тут он вдруг осознал, что они совсем, полностью одни. Здесь не только безлюдно – листок не шевельнется, птица не крикнет. Риск, что в таком месте спрятан микрофон, почти нулевой, да и будь он здесь, все равно записывал бы лишь звук, а не изображение. Стоял самый жаркий и сонный послеполуденный час, солнце пекло макушку, лицо Уинстона щекотали, стекая, капли пота. И тут ему пришло в голову…

– Что же ты не спихнул ее? – сказала Джулия. – Я бы спихнула.

– Да, любимая, ты бы спихнула. Я бы тоже, будь я тогда таким, как сейчас. Хотя, может, и нет – не знаю.

– Жалеешь, что не спихнул?

– Да. В целом – жалею.

Они сидели бок о бок на пыльном полу. Он притянул ее к себе. Голова Джулии легла ему на плечо, приятный запах ее волос заглушал вонь голубиных испражнений. Она так молода, думал он, и все еще чего-то ждет от жизни, она не понимает, что, столкнув с обрыва того, кто тебе мешает, ничего не решишь.

– На самом деле ничего бы не изменилось, – сказал он.

– Тогда почему ты жалеешь, что не спихнул ее?

– Только потому, что лучше сделать, чем жалеть, что не сделал. В нашей игре победить невозможно. Но проигрыш проигрышу рознь.

Он почувствовал, как она передернула плечами в знак несогласия. Она всегда спорит, когда он говорит что-то подобное. Не желает принимать как закон природы, что личность всегда проигрывает. Джулия в глубине души наверняка понимает, что обречена, что рано или поздно Думнадзор ее поймает и убьет, но при этом другой частью сознания верит в возможность выстроить некий тайный мир и жить там как захочешь. Нужны лишь удача, хитрость и дерзость. Она не понимает, что счастья нет, что победа – дело далекого будущего и что с момента, когда объявляешь Партии войну, лучше всего считать себя трупом.

– Мы покойники, – сказал он.

– Мы еще не умерли, – буднично возразила Джулия.

– Физически – нет. Может, у нас есть еще полгода, год – может, даже пять лет. Я боюсь смерти. Ты моложе, значит, должна бояться еще сильнее. Конечно, будем ее оттягивать, пока сможем. Но особой разницы нет. Пока человек остается человеком, смерть и жизнь – одно и то же.

– Да ну, чушь! С кем лучше спать – со мной или со скелетом? Тебе что, не нравится быть живым? Не нравится чувствовать: вот я, вот моя рука, моя нога, я настоящий, из плоти и крови, я живой! Тебе что, не нравится вот это?

Она повернулась и прижалась к нему. Сквозь комбинезон он почувствовал ее полную, упругую грудь. Она словно передавала ему часть своей молодости и жизненной силы.

– Нравится, – сказал он.

– Тогда хватит говорить о смерти. А теперь, милый, давай договоримся, когда встретимся в следующий раз. Можно снова в тот лесок. Давненько уже мы там не бывали. Но добираться будешь по-другому. Я все спланировала. Поедешь на поезде – хотя погоди, лучше нарисую.

Как всегда, сама практичность, она сгребла пыль в квадратную кучку и веточкой из голубиного гнезда начала рисовать карту.

4.

Уинстон осваивался в запущенной комнатенке над магазином мистера Чаррингтона. Огромная кровать у окна застелена потрепанными одеялами, вместо подушки – диванный валик без наволочки. На каминной полке тикают старомодные часы с двенадцатичасовым циферблатом. В углу на раскладном столе поблескивает в полумраке стеклянное пресс-папье, которое Уинстон купил здесь в прошлый раз.

Возле каминной решетки – побитый примус и любезно выделенная мистером Чаррингтоном посуда: кастрюля и две чашки. Уинстон зажег примус, поставил на него кастрюлю с водой. Он принес с собой пакет кофе «Победа» и несколько таблеток сахарина. Стрелки часов показывали семь двадцать, что на самом деле означало девятнадцать двадцать. В девятнадцать тридцать обещала прийти Джулия.